Массаж лезвием меча

Он хотел было что-то ответить, но тут на пороге возникла тетя Надя Сыркина и принялась душить Пису в объятьях. Обычно она заходила за дешевыми детскими раскрасками, когда привозили внуков, но мне так и не удалось выяснить, не изменились ли ее запросы, потому что, не разжимая могучих рук, они с Перуанцем вывалились в переулок.

– Не придешь в семь, все тополя спалю! – сдавленно проорал напоследок Писа, поразив меня возможностями человеческой памяти.

– Писа! – крикнула я, перегнувшись через прилавок. – Если тот парень еще здесь, позови его! Скажи, что мне очень интересно.

– Какой парень? – Он уцепился за косяк, сдерживая мощное поступательное движение тети Нади.

– Который был здесь, когда ты пришел. Светловолосый, невысокий.

– А разве тут кто-то был? Я никого не видел.

– Уверяю тебя, что был!

– Да я бы точно заметил! Лидуся, его не было.

– Как это не было? Мне что – померещилось?

Но никто не ответил. Присмиревший магазинчик казался просторнее и светлее, но я знала, что сейчас опять кто-нибудь ворвется, разобьет хлопком двери солнечную тишину этого утра.

Никто из соседей не воспринимал мой магазин, как священный приют книги. Для них я была девочкой, выросшей в том же дворе, а это место чем-то вроде посудной лавки, в которой купить нечего, но посудачить в тепле приятно. А мне это даже нравилось! По крайней мере, обо мне не забывали… В те времена, когда за работу было принято платить, многие заглядывали сюда с получки и покупали, если не книгу, то хотя бы открытку, полагая, что порадуют меня этим. И это в самом деле было приятно.

Когда я закончила раскладывать книги и придирчиво оглядела свои владения, у меня вдруг ёкнуло сердце. То ли ветер качнул тополя, то ли солнце прикрылось ажурною тучкой, но мне почудилось, что у стеллажа с детской литературой все еще ждет моей помощи светловолосый нездешний пасечник…

Глава 4

Это был самый длинный день. И самый странный. Он был соткан из струн, тянувшихся от дверной ручки к моему сердцу. Стоило кому-нибудь толкнуть дверь в магазин, как холодный метал вонзался в меня, высекая тревожное стаккато.

– Да что с тобой сегодня? – Не выдержала Мария Геннадьевна и сочувственно сморщила вылепленное из сырого теста лицо.

Заведующая любила меня, потому что я была некрасива и не глупа. Меня можно было безбоязненно пригласить домой на вечернюю чашку чая, не пряча пышноволосого мужа, архитектора и гуляку. Мое присутствие поднимало ее авторитет в его подслеповатых глазах с хронически красными веками, ведь я была способна поддержать разговор о стиле ампир и знала, кто такой Монферран. Но при это все же оставалась только продавщицей, ее подчиненной.

Марии Геннадьевне было под пятьдесят. Судя по ее рассказам, она с рождения была крайне неуверенным в себе человеком, и даже ходить начала чуть ли не на год позднее других детей. В школе ей хорошо удавались письменные работы, устные же ответы она до сих пор вспоминала, как изощренные пытки учительской инквизиции. Не осмелившись поступить в институт, Маша отправилась в торговый техникум, ведь он находился в соседнем квартале и завучем там была ее тетка.

Но карьера продавца началась для нее с трагедии: ее угораздило устроиться на работу в маленький магазинчик с большой растратой, которая неминуемо должна была раскрыться. Там обслуживались инвалиды и ветераны войны, поэтому провороваться было на чем. Молоденькая Маша с ее испуганными, бегающими глазками и вечными ошибками в подсчетах, как нельзя лучше подходила на заклание. Через три месяца она оказалась в тюрьме, при этом никого даже не удивила оперативность, с какой эта девочка успела ограбить государство на столь крупную сумму.

Отсидев три года, Маша не вернулась в торговлю, а с помощью той же тетки устроилась секретаршей в строительный трест. Писала она всегда грамотно и любила читать, правда, как сама признавалась, лет до восемнадцати предпочитала сказки.

Однажды на робкую секретаршу обратил внимание начинающий архитектор Егоров. Природное чутье помогло ему безошибочно угадать в Марии надежный, несмотря на кажущуюся зыбкость, фундамент для собственного неудержимого роста. В те годы нашим магазинчиком заведовала мать Егорова, которую старики Тополиного переулка до сих пор вспоминали с прерывистым вздохом. Умудренную торговым опытом женщину не смутила Машина судимость, ей было известно, как обстряпываются такие дела. Без малейших колебаний она забрала невестку к себе и, через несколько лет уйдя на покой, оставила магазин на нее. Тополиный переулок провожал Людмилу Петровну чуть ли не со слезами. Я запомнила ее удивительно живой и приветливой женщиной, тогда в торговле такие были наперечет. Один из наших покупателей и сейчас не забывал справляться о ее здоровье.