Массаж лезвием меча

Позади Саида угрюмо возвышался старый Чиж, не так давно вернувшийся из заключения, куда его отправила собственная жена. Разгульный дед заметно присмирел после отсидки, и кругленькая Чижиха теперь гордо порхала по двору, сея феминистские настроения. В отличие от Саида, Чиж использовал свои голосовые связки скупо – редкий человек мог похвастать тем, что перебросился со стариком хотя бы парой слов. Но на дне его молчаливости вряд ли таились великие мысли. Я подозревала: Чиж просто не любил людей.

И все же сейчас он стоял вместе со всеми у подъезда Писы Перуанца, как и отъезжающая на днях в Литву мать моей подруги Ирины Варнис, жившей там уже несколько лет; и та самая тетя Надя Сыркина, что утащила Пису из моего магазина; и глухонемой дурачок Федя, который преследовал меня в детстве и часами сидел в подъезде возле нашей двери. Когда я выросла, даже он перестал обращать на меня внимание.

Неслышно, точно тени, подошли родители Игоря Васильева, писавшего мне из армии трогательные, тоскливые письма с детскими рисунками из их тамошней жизни. В одном из них он упомянул, что их заставили работать в ледяной воде, и у него после этого начала изредка неметь нога. Вернулся Игорь, прихрамывая, и с каждым днем ноги сопротивлялись все больше, заплетались и подворачивались. Через год его разбил паралич, но Игорь протянул еще пару лет, он был очень сильным парнем. Я знаю это, потому что однажды он подхватил меня на руки и долго, осторожно кружил посреди двора.

– Молодец, – повторил дядя Миша и астматично закашлялся, но папиросы не вынул.

– Конечно, молодец, – подхватила тетя Надя (она была в дружбе с матерью Перуанца). – Теперь ведь как? Зубами рвать надо.

Я представила зубы Перуанца. Они были крупными и крепкими, только сбоку одного не хватало. Видно, этот вылетел в драке за московскую квартиру.

– Чудный мальчик! – Восторженно отозвалась Дама В Красном и ласково погладила слепого по изуродованной щеке. – Он похож на моего Петю. Правда, он очень красивый?

Она обвела наши лица сияющим взглядом: «Правда? Правда?»

– Очень. Красивее не бывает, – в сердцах сказала Сыркина и задумчиво почесала пористый нос.

Она была женщиной дородной, крикливой и жалостливой. В детстве мы не раз получали от нее и оплеухи, и конфеты «Дунькина радость».

– Пошли, – дернула Таня. – Чего встала-то? Разговоры дурацкие слушать?

– Подожди!

Светлые волосы вспыхнули и исчезли за углом. Я бросилась туда, толкнув кого-то, но за домом никого не оказалось.

Таня догнала меня и испуганно заглянула в лицо.

– Показалось, – быстро сказала я, предвосхитив ее вопрос.

– Ты видела… его?

В ее голосе зазвучало неподдельное сострадание. Все-таки она была на него способна.

– Кого? А, нет… Это был не он.

– А за кем ты так бежала?

– Я же говорю: показалось.

Она торопливо кивнула:

– Это я слышала. А что показалось-то?

– Так, призрак промелькнул… Тебе не кажется, что здесь пахнет медом?

У Тани задергался нос.

– Да нет… А при чем тут мед?

– Ты когда-нибудь бывала на пасеке?

– Да что с тобой? Какая еще пасека?

– Маленькие домики для пчел. Там все время слышен звук жизни, а воздух густой и сладкий. Как ты думаешь, он золотится на солнце?

Татьяна толкнула меня в бок:

– Ты кого-то встретила, да?

– Где я могу кого-то встретить?

– Действительно, где?

Когда мы вошли в подъезд, где как на похоронах, тоже стояли люди, Таня произнесла тем же тоном:

– А это красиво…

– Что – красиво? – Не поняла я.

– То, как ты рассказывала о пасеке. Откуда ты это знаешь?

– Я прожила очень долгую жизнь, дорогуша!

– Терпеть не могу, когда ты называешь меня «дорогуша»!

– Тогда не приставай ко мне с расспросами.

Я и сама не ожидала, что отвечу ей так резко. От неожиданности Татьяна оступилась и ударилась о перила. Потирая ушибленную руку, она обиженно косилась на меня, как бывало раньше, если вечером я отказывалась взять ее с собой. Оглянувшись, чтобы никто не заметил, я притянула сестру и поцеловала заалевшую от злости щеку.

– Извини, – выдавила Таня, и это было уже совсем ни на что не похоже, потому что не извинялась она никогда.

Дверь в квартиру Перуанца внезапно распахнулась, и Писа возник на пороге колеблющейся глыбой.

– Лидуся! – опять заорал он, и по голосу стало понятно, что с утра они с друзьями времени не теряли. – А это кто? Татьянка, что ли? Ты?! Сдохнуть можно, какая красавица… Вот где цвет России-то! У нас в Тополином переулке. Татьянка, дай я тебя поцелую, прелесть моя!

– Перебьешься, – отрезала Таня и, отодвинув его, прошла в комнату.

– Вы вдвоем? – Придержав меня, подозрительно спросил Писа и даже взглянул через перила вниз. – А где наш писатель?

Расслышав его слова, сестра оглянулась, и проступившее в ее взгляде недоумение снова кольнуло меня в сердце. Я замялась, отыскивая уместное оправдание, но Таня опередила меня. Глядя Перуанцу прямо в глаза, она отчеканила:

– Аркадий остался дома. У него есть дела поважнее, чем ходить по гостям.

Не знаю, почувствовал ли Писа себя уязвленным, но в его голосе разлилось облегчение.

– Романы сочиняет? – Подмигнул он мне. – Детективы писать надо, так и скажи ему. Или ужастики. Милое дело!