Массаж лезвием меча

За его спиной Татьяна вытаращила глаза, это значило, что она в шоке.

– Он еще отвратительнее, чем помнился, – шепнула она, когда Писа ввалился в квартиру, увлекая нас за собой.

– Просто он разбогател, – одними губами ответила я.

У Писы собрались все, кто шпынял его в то далекое лето, когда он еще даже не стал Перуанцем. Мечтал ли он уже тогда об этом вечере торжества над нами, или даже на это у него не хватало воображения, и все произошло стихийно? Стол был уставлен водкой «Довгань» и разноцветными баночками с непонятным содержимым.

– День рождения у меня послезавтра, – прокричал Писа, перекрывая магнитофон, и запрокинул в рот стопку водки. Шумно выдохнув, он продолжил, даже не закусив: – Завтра скатаемся к вашей бабуле. Я все помню! Танюша, ты едешь? Без тебя из города ни шагу!

– Еду, еду, – буркнула сестра и решительно взяла рюмку.

Я пихнула ее под столом ногой, и немного водки выплеснулось на клеенку.

– С ума сошла? – Прошипела она, не поворачивая головы.

– Это ты сошла. Отец тебе голову оторвет.

– Отец? Шутишь? Что-то я не помню, чтоб он Аркашке хоть слово сказал.

– Это другое дело.

– Ага.

– Поставь рюмку.

– Да пошла ты!

Я не могла угадать причину ее вспышки, и это беспокоило меня. Когда я переставала понимать сестру, это означало, что дело приняло серьезный оборот. Так было, когда в четырнадцать лет Таня перестала прибегать ко мне по утрам и заходилась криком, стоило мне сказать ей хоть слово. А вскоре я совершенно случайно узнала, что мама сводила ее на аборт.

– Лидуся, ты почему не пьешь? – Через стол крикнул Писа и опять выразительно подмигнул.

– Я вообще не пью, дорогой мой Перуанец. Ты разве забыл?

– Ну, я думал… Столько воды утекло! И водки тоже, – он заржал и сунул в разинутый рот кусок колбасы.

Отставив нетронутую рюмку, Таня вдруг серьезно спросила:

– Как ты думаешь, я смогла бы поступить в МГИМО?

– О боже! – Вырвалось у меня. – Я и не подозревала, что ты собираешься…

– С чего бы мне собираться? – Раздраженно прервала она. – Я просто спрашиваю.

– Ты прекрасно владеешь английским…

Таня заметно смягчилась:

– Ну уж, прекрасно! Хотя, может, и неплохо.

– Ты даже фильмы смотришь без перевода.

– Разговорный английский проще пареной репы!

– Да и по-французски ты болтаешь. Хотя это мне трудно оценить…

– Французский, английский, – она с досадой сжала кулачки. – Этим теперь никого не удивишь, понимаешь? Деньги нужны, черт бы их побрал!

Я помедлила:

– Ты непременно хочешь попасть за границу?

– А тебе надо, чтоб я сгнила тут с тобой на пару? – Она обожгла меня чернющими глазищами и залпом заглотнула всю водку.

– Отец тебя убьет, – упавшим голосом повторила я.

– Отец меня и пальцем не тронет, – она хмыкнула и, наклонившись ко мне, шепнула: – Он гордится мной, поняла? А кем ему еще гордиться? Все его несбывшиеся надежды только во мне и могут реанимироваться. Так и будет, поняла?

– А эти кумушки всё шепчутся!

Я узнала голос, не обернувшись. Аллочка Зуева была нашей доморощенной Грушенькой. Все лето она просиживала на низкой лавочке возле нашего дома, загадочно улыбалась и, скинув туфли, шевелила ухоженными пальчиками. Эти пальчики неустанно плели невидимую сеть, в которую охотно попадались и мальчики, и старики. Партнер не был важен для Аллочки, ее интересовал сам процесс. Видимо, ее сеть была достаточно частой и монеты в ней тоже застревали, потому что Аллочка давно не испытывала нужды. В школе она показала себя абсолютной тупицей. Но на все упреки и насмешки учителей Аллочка неизменно отвечала, что в свое время Эдисона тоже выгнали из школы. Откуда ей стало об этом известно не признавался никто, потому что беседовать она была в состоянии, только удовлетворившись. Эту пикантную подробность я узнала от брата.

Сейчас в Аллочкиных глазах горело нетерпение хищника, учуявшего крупную добычу. Один слух о миллионах Перуанца был способен раскалить ее ненасытное нутро до температуры земного ядра. Но кроме того, как ни трудно было признать это, Писа был еще и мужчиной. И хотя Аллочка надела мягкие «лодочки», я так и видела, как шевелятся ее пальчики, распространяя аромат желания. Стоило ей поднять на Перуанца глаза, как они начинали увлажняться и туманиться, а мягкие розовые губы оживали, беззвучно что-то нашептывая. Мое воображение отказывалось нарисовать мужчину, способного устоять против Аллочки. Наш брат не заходил к ней только потому, что у него никогда не было денег, а если они появлялись, Аркадий торопился их пропить. Но я-то знала: в лучшие времена и он просыпался в Аллочкиной постели.

– Какой орел к нам залетел, – сказала она протяжно, не сводя с Перуанца глаз.

– Как залетел, так и улетит, – с досадой буркнула Таня и демонстративно выгнула спину, чтобы опиравшаяся о ее стул Аллочка не прикоснулась к ней рукой.

– Ну, может, чуть-чуть и задержится…

– Ненавижу! – выдохнула сестра.

Аллочку она действительно не выносила, но главным образом за то, что у той выдавалась вперед верхняя челюсть, а Таня находила это отвратительным.

– Видеть ее не могу! – Продолжила Татьяна, морщась.

Я попыталась успокоить ее:

– Она ведь не к тебе пришла, правда?