Массовая культура

Рендел Джерал (р. 1914), в войну бывший летчиком, в своей поэзии отражает смерть и разрушения, с отвращением рисует картины жестокости и насилия. Его небольшое стихотворение «Смерть стрелка самолета» — своеобразная эпитафия человеку, бывшему слепым орудием в руках государства, осознавшему, что он лишь пушечное мясо в этой войне:

Из сна моей матери я упал в государство
и свернулся клубком в его чреве до поры,
пока моя влажная кожа не оледенела.
В шести милях от земли,
освобожденный от своей мечты о жизни,
я проснулся от звуков зловещей
противовоздушной стрельбы
и истребителей кошмара.
Когда я умер,
струя воды из шланга
очистила кабину самолета от меня.

Алан Гинсбург (р. 1926), который (наряду с Джеком Керуаком) является наиболее известным представителем поэзии «битников», тоже прожил нелегкую жизнь: сменил не одну профессию, перенес множество испытаний, сидел в тюрьме, был наркоманом, привлекался к суду за свою поэму «Рев» (1956). Прокурор во время судебного заседания так представил это произведение слушателям — разумеется, в меру своих прокурорских способностей:

«В первой части поэт старается создать нечто вроде атмосферы кошмара, в которой самые добрые духи его поколения бродят, как осужденные души. Во второй части тональность поэмы меняется, автор подвергает критике такие стороны жизни современного общества, как практицизм, конформизм и механизация, способствующие росту военной угрозы. В третьей части автор обращается к своему другу, действительному или воображаемому… который сошел с ума и лежит в психиатрической больнице. Его судьба, по мысли поэта, является иллюстрацией судьбы современного человека…»

Если Гинсбург иронизирует над надоевшими доводами милитаристской демагогии, то Кеннет Рексрот (р. 1905) откровенно, как бы выразился упоминавшийся американский прокурор, «подвергает критике милитаризм»:

В Америке сегодня
каждый глубокий опыт считается
болезненным состоянием,
настоящей серьезной болезнью.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Такова картина нации,
ставшей сверхбезумной,
ставшей жертвой умопомрачения,
взаимного человекоубийства.
Значит, верно, что ее таинство
стало атомной бомбой  .  .  .  .  .
Пламенеющей гриб облака
как раз и есть мистическое видение,
которого могли бы ожидать
директора
индустрии Дюпона
и их рабы, физики.

Томас Мертон (р. 1915), сын дипломата, получивший образование в Кембридже, в 1941 году становится монахом-траппистом. Но он не забывает о мире за стенами монастыря, и часто в его поэзии появляются апокалипсические видения будущей гибели. Но это не гибель, которую американцы пророчат своим врагам. Это гибель самой Америки. Подобный мотив отражен в стихотворении «На развалинах Нью-Йорка»:

О, как спокойно стало после черной ночи,
когда огни пламени, появившиеся из-за облаков,
обуглили твои гнилые зубы,
а молнии пронзили черные чирья Гарлема
и Бронкса  .  .  .  .  .  .
Что стало с твоей плотью, живой и мертвой?
Где блеск твоих бесстыдных листков?
О, они там, где твои дети
вечером твоего последнего воскресенья
стреляли друг в друга в тени Парамаунта.
Пепелища на месте разрушенных небоскребов
и спирали дыма еще клубятся,
окутывая мраком твое погребенье;
они пишут на раскаленных углях твою эпитафию:
«Это был город,
одевавшийся в банкноты  .  .  .  .  .  .
У него не было сердца, как у такси  .  .  .  .  .  .
Сейчас он мертв
в ужасах внезапного созерцания —
он утонул в водах
своего собственного отравленного колодца.