Мастер

— Рвут на себе волосы. Бьют себя в грудь. Кто-то благодарит Б-га, что не он на твоем месте. Кое-кто собирает деньги. Кое-кто обещает протестовать. Кто-то боится шелохнуться, чтобы не разозлить христиан, и как бы не было хуже. Многие смотрят на дело мрачно, но у кого-то остается надежда. И много чего еще происходит, я знаю?

— Если дело так и будет идти, мне уже не увидеть, чем оно кончится.

— Не говори так, Яков. Я сама ходила не к одному адвокату в Киеве. Двое клянутся, что они тебе помогут, но никто ничего не может начать, пока нет обвинительного акта.

— Что ж, буду ждать, — сказал Яков. Он съеживался прямо у нее на глазах.

— Я тебе кнейдлех принесла, и сыр, и яблочко в кулечке, — сказала Рейзл, — но мне все велели оставить в конторе у смотрителя. Не забудь спросить. Сыр козий, хотя ты ведь и не заметишь.

— Спасибо, — сказал Яков устало. Потом он вздохнул и сказал: — Слушай, Рейзл, я напишу тебе бумагу, что он мой ребенок.

Глаза у нее блеснули.

— Благослови тебя Б-г.

— Б-га оставь в покое. Есть у тебя бумага? Я кое-что напишу. А ты покажи это отцу нашего ребе, старому меламеду.[34] Он знает мой почерк, и он добрей своего сынка.

— У меня есть бумага и карандаш, — быстро зашептала она, — но я боюсь тебе дать, из-за этого часового. Меня предупреждали, чтобы ничего тебе не передавать, кроме признания, и ничего не брать, а то меня арестуют при попытке устроить тебе побег.

Часовой давно переминался с ноги на ногу, теперь он снова к ним подошел.

— Хватит, наговорились уже. Подписывай давай или в камеру идти.

— Есть у вас карандаш? — спросил Яков.

Часовой вынул из брючного кармана толстое вечное перо, сунул через отверстие в решетке.

Он стоял, смотрел, но Яков ждал, пока снова он отойдет.

— Дай сюда признание, — сказал Рейзл по-русски.

Рейзл ему подала конверт. Яков достал бумагу, развернул, прочел: «Я, Яков Бок, признаюсь, что был свидетелем убийства Жени Голова, сына Марфы Головой, моими еврейскими соотечественниками. Они убили его ночью, марта 20 дня, 1911 года, в помещении над конюшней в кирпичном заводе, что принадлежит Николаю Максимовичу Лебедеву, купцу в Лукьяновском околотке».

И под этим под всем проведена жирная черта, и там надо подписать свое имя.

Яков положил эту бумагу перед собой на полку и над чертой для имени написал по-русски: «Все ложь до единого слова».

На конверте, запинаясь между словами, вспоминая буквы для следующего слова, на идише он написал: «Признаю себя отцом Хаима, малолетнего сына моей жены, Рейзл Бок. Он был зачат до того, как она меня оставила. Прошу, помогите матери и ребенку. И за это, среди всех моих скорбей, я буду вам благодарен. Яков Бок».

Она сказала ему, какое сегодня число, и он внизу приписал — «27 февраля 1913 года». И просунул ей конверт через отверстие в решетке.

Рейзл сунула конверт в рукав пальто, а бумагу с признанием отдала часовому. Он сразу сложил бумагу, сунул в карман. Проверил содержимое сумочки, охлопал Рейзл по карманам, велел ей идти.

— Яков. — Она плакала. — Ты возвращайся домой.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

1