Мастер

Он беспокоился, как бы не вляпаться в неприятность, каждые полчаса менял решение, ворочался на своей скамейке, и все-таки наутро он вернулся. Из-за того же он вернулся, ради чего пошел в первый раз — ради вознаграждения. То, что он получит за работу, в данном случае — вознаграждение. И кто же может себе позволить отказаться от сорока рублей — от таких колоссальных денег? И в чем дело? Пойти, быстро кончить работу, получить свои деньги и, когда уже они будут в кармане, уйти из этого дома и забыть о нем навсегда. В конце концов, работа есть работа, я же не продаю свою душу. Кончу, отмоюсь и уйду. И они неплохие люди. Девушка, в общем, прямая и честная, хотя мне с нею неловко, ну а старик — так может быть, я несправедливо о нем сужу? Много ли гоев я видел в своей жизни? Может быть, кто-то пришпилил эту черносотенную бляху ему к пальто, когда он сидел в кабаке пьяный. Да, но если все-таки она его собственная, хорошо бы прямо спросить: «Николай Максимович, пожалуйста, растолкуйте мне — вот вы плачете над дохлой собачкой, а сами входите в общество фанатиков, которые требуют смерти для людей, которые всего лишь родились евреями. Растолкуйте мне, какая тут логика?»? И пусть он ответит.

Еще беспокоило мастера, что, когда он возьмется за работу — положим, это вознаграждение, но все же работа, — ему надо будет предъявить паспорт, а там черным по белому: «Вероисповедание — иудейское», — и Николай Максимович сразу все сообразит. Яков думал, кусал губы и наконец решил, если паспорт потребуют, сказать, что он на Подоле в полицейском участке; а если Николай Максимович будет настаивать, что необходимо предъявить документ, надо сразу уйти, не то напорешься на крупные неприятности. Так что тут риск, но если ты против риска, то и за карты не садись. Возможно, Николай Максимович пока не совсем протрезвел, потому и паспорта не спросил, хотя по закону положено. Да, но, в конце концов, это все-таки вознаграждение, и он, может быть, вообще не спросит. Яков уже почти жалел, что сразу не сказал, что он по рождению еврей. И Б-г с ними, с деньгами, зато не пришлось бы себя презирать. Чем больше скрываешь, тем больше запутываешься.

Квартиру он отделал на славу — ободрал старые обои, с потолка счистил отставшие хлопья. Где надо оштукатурил, где надо зашпаклевал, потолки размыл, побелил — все в лучшем виде для Николая Максимовича. И аккуратно наклеил обои, хоть в этом опыта было у него маловато — в штетле только Висковеру, ногиду, в голову приходило такое. Яков работал весь день и ночами, при желтом газовом свете, чтобы кончить поскорей, взять свои рубли и уйти. Хозяин, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, взбирался каждое утро по лестнице посмотреть, как идет работа, и выражал свое полное удовлетворение. Днем он извлекал бутылку водки, настоенной на лимонных корочках, и на закате бывал уже пьян. Зина, днем не объявлявшаяся, посылала Якову с Лидией, кухаркой, обед — рыбный пирог, миску борща или кое-какие мясные остатки, до того вкусные, что мастер, кажется, за одну бы такую еду работал.

Как-то поздно вечером Зина приковыляла по лестнице и выразила удивление, что так поздно, а он еще за делом. Спросила, ел ли он что-нибудь после обеда, он ответил, что не голоден, и тогда, нервно посмеиваясь, она предложила ему поужинать вместе с ней — папа уже лег, а ей скучно одной. Мастер, не ожидавший такого предложения, стал отнекиваться. У него, он объяснял, еще много работы, да и одежда не подобает такому случаю. Зина сказала, что это не важно. «Одежду в одну минуту можно снять, Яков Иванович, но на вас она или нет; сам человек от этого не меняется. Или он хороший, или нет — безразлично, раздетый или одетый. К тому же я против особых формальностей». Он поблагодарил, но; сказал, что отдыхать ему некогда. Еще две комнаты не сделаны. На другой вечер снова она пришла и, слегка нервничая, призналась, что ей скучно; и они ужинали вместе внизу на кухне. Она отпустила Лидию и в продолжение еды говорила без умолку, все больше о детстве, о женской гимназии, где училась, и об удовольствиях летнего Киева.

— Дни длинные и жара, зато ночью, под звездами, такое упоение. Люди отдыхают в своих садах, кто-то в парках гуляет, пьют квас, лимонад, слушают музыку. Вы слышали «Паяцев», Яков Иванович? Я думаю, вам понравится Мариинский парк.

Он сказал, что против парков ничего не имеет.

— Весной открывается годовая ярмарка, это такая прелесть. Или, если хотите, можно пройтись по Крещатику, в кинематограф зайти.

Говоря, она блестела глазами, но, когда он смотрел на нее, отводила взгляд. Наконец мастера утомила ее болтовня, он извинился и вернулся к работе, но Зина поднялась вслед за ним по лестнице, хотела взглянуть, как он будет клеить облюбованные ею обои — в букетиках синих роз. Сидела на табурете скрестив ноги, здоровую поверх увечной, лузгала семечки, ритмично покачивала здоровой ногой и смотрела, как он работает.

Потом зажгла пахитоску и неумело затянулась.