Мастер

«Дорогой друг Аарон, ваш недавний жилец Яков Бок сейчас в Киевском остроге, в камере временного содержания, где держат заключенных по месяцу. Одному Б-гу известно, что случится после этого месяца. То, что уже случилось, — так хуже некуда. Меня обвинили, что якобы я убил русского мальчика, Женю Голова, которого, клянусь, я пальцем не тронул. Окажите мне услугу, передайте это письмо какому-нибудь еврейскому журналисту или искреннему благотворителю, если случайно такого знаете. Скажите им, если вызволят меня отсюда, я до конца своих дней буду работать, не разгибая спины, чтобы им отплатить. Только поторопитесь, положение мое ужасное и будет еще хуже. Яков Бок».

— Вот и ладненько, — сказал Гронфейн, принимая запечатанные письма, — вот и отлично. Ну, всего хорошего, а о десяти рублях можете не беспокоиться. Вернете, когда освободитесь. Пусть будут вам на разводку.

Стражник отворил дверь, и фальшивомонетчик заторопился по коридору, а следом за ним надзиратель.

Четверть часа спустя Якова вызвали в контору. Остатки посылки он отдал на хранение Фетюкову, пообещав с ним потом поделиться.

Яков быстро шел по коридору, перед уставленным ему в спину ружьем. Вдруг это вынесли обвинение, думал он, шел и волновался.

Смотритель Грижитской был в кабинете вместе со старшим надзирателем и еще со строгим приставом в мундире вроде генеральского. В углу сидел Гронфейн — в шляпе, глаза прикрыты.

Смотритель махал вынутыми из конвертов двумя письмами, которые только что написал Яков.

— Ваши? Отвечать честно, сучье семя.

У Якова оборвалось сердце.

— Да, ваше благородие.

Грижитской ткнул пальцем в еврейский текст.

— Переведите этот птичий помет, — велел он Гронфейну.

Фальшивомонетчик открыл глаза, прочел письма по-русски, быстро и монотонно, и снова закрыл глаза.

— Ах ты жид, кровопийца! — заорал смотритель. — Да как ты смеешь нарушать тюремный распорядок? Я лично тебя предупреждал! Чтобы никакой связи с волей без особого моего на то указания!

Яков ничего не говорил, он смотрел на Гронфейна, и его мутило.

— Он передал их нам, — сказал мастеру смотритель. — Как законопослушный гражданин.

— Не всем же быть порядочными, — сказал Гронфейн, ни к кому, собственно, не обращаясь и не разлепляя век. — Я простой фальшивомонетчик.

— Сволочь ты и шпион! — крикнул Яков. — Зачем надо было морочить невинного человека?

— А ну придержать язык! — цыкнул на Якова смотритель. — Душа твоя грязная, и выражения такие же.

— Своя рубашка ближе к телу, — промямлил Гронфейн, — а у меня пятеро детишек и нервная жена

— Мало того, — сказал смотритель, — у нас записано, что вы пытались вот его подкупить, чтобы отравил того сторожа, который видел, как вы пытались схватить мальчишку, и заплатил Марфе Головой, чтобы не свидетельствовала против вас. Так это или нет? — спросил он у Гронфейна.

Фальшивомонетчик только кивнул, и пот стекал из-под шляпы на его темные веки.

— Откуда же у меня такие деньги, чтобы их подкупать?

— Еврейская нация помогла бы, — за всех нашелся инспектор.

— Увести его, — сказал старик Грижитской. — Прокурор вас вызовет, когда понадобитесь! — кинул он Гронфейну.

— Шпион! — кричал Яков. — Гнусный предатель! Все это грязная ложь!

Надзиратель, как слепого, выводил Гронфейна из комнаты.

— Вот такой помощи и ждите от своих соплеменников, — сказал Якову пристав. — И лучше бы вам признаться.

— Мы не позволим таким, как ты, издеваться над нашими правилами! — рыкнул смотритель. — Теперь в одиночку пойдешь, а письма приспичит сочинять — кровью напишешь.

5

Он варился заживо в раскаленной жаре крошечной одиночки, куда его бросили, весь плавал в поту, и пот хлестал из подмышек; но на третью ночь отодвинули болт, скрипнул ключ в замке и открылась дверь.

Стражник толкал его вниз, к смотрителю.

— Возись тут с тобой, твою мать, на кой ты мне сдался.

Там оказался следователь, сидел в кресле, обмахивался жухло-желтой соломенной шляпой. В чесучовом костюме, при белом шелковом галстуке, четко чернея бородкой на очень бледном лице, он серьезно в чем-то убеждал старшего надзирателя в воняющих гуталином штиблетах, а тот краснел, пыжился, кипятился. Когда Яков, мертвенно-серый, едва держась на ногах, переступил порог, оба сразу смолкли. Погодя старший надзиратель, кусая губы, заметил:

— Однако так оно не положено, если вам угодно знать мое суждение.

На что Бибиков возразил терпеливо:

— Я здесь во исполнение своих служебных обязанностей, господин старший надзиратель, и, следственно, вам нечего опасаться.

— Так-то оно так, но почему среди ночи, когда смотритель в отсутствии и все остальные спят? Странное время для исполнения служебных обязанностей, если желаете знать.