Мастер

Следователь вернулся, слегка задыхаясь, понурый, осунувшийся, вместе с Грубешовым и полковником Бодянским. Снова все уселись за стол, снова прокурор расстегнул свой портфель. Иван Семенович тревожно оглядывал должностных лиц, никто не произносил ни слова. Иван Семенович проверил перо и держал наготове. Улыбка теперь сползла с лица Грубешова, губы были поджаты. На лице у полковника застыло выражение мрачной серьезности. При одном взгляде на них снова Якова пробрал страх. По спине побежали мурашки. Снова он стал ждать самого худшего. По крайней мере почти самого худшего.

– Прокурор желает вам задать несколько вопросов, – сказал Бибиков спокойно, но голос у него осип. Он откинулся на стуле и теребил тесемку пенсне.

– Разрешите, сначала я задам вопрос. – И полковник поклонился Грубешову, который рылся в своем портфеле. Прокурор движением глаз ему это разрешил.

– Пусть арестованный ответит, – полковничий голос, взмыв, заполнил весь кабинет, – состоит ли он членом тех политических организаций, которые я далее перечислю: социал-демократов, социалистов-революционеров, иных каких-либо групп, включая еврейский Бунд, сионистов и прочих-подобных, сеймистов, фолькпартай?

– Я уже об этом спрашивал, – сказал Бибиков с чуть заметным раздражением.

Полковник к нему повернулся:

– Защита Трона от его врагов, господин следователь, вверена тайной политической полиции. И так уже слишком много было вмешательства в наши дела.

– Ничуть, полковник, мы расследуем гражданское правонарушение…

– И гражданское нарушение может стать lese majeste. [13]Я бы вас попросил не вмешиваться в мои вопросы, а я не буду мешать вашим. Скажите, – он повернулся к Якову, – вы являетесь членом какой-либо из так называемых политических партий, мной перечисленных, или какой-либо тайной террористической или нигилистической организации? Отвечать честно, не то в Петропавловскую крепость упеку.

– Нет, ваше благородие, никакой не являлся членом, – заторопился Яков. – Никогда я не принадлежал к политической партии или к тайной организации, какие вы называли. Честно сказать, я даже одной от другой не отличу. Будь я человеком более образованным, тогда бы дело другое, а так я даже мало что могу вам про них сказать.

– Если вы врете, вы будет жестоко наказаны.

– Кто же врет, ваше благородие? Как бывший солдат, я клянусь, что не вру.

– Зря надсаживаешься, – брезгливо бросил полковник, – я еще не встречал еврея, которого можно назвать солдатом.

Яков багрово покраснел.

Полковник что-то яростно начеркал на листе бумаги, лист сунул в карман и кивнул прокурору.

Грубешов выудил из портфеля тетрадь в черном коленкоровом переплете и, вздернув брови, изучал одну из густо исписанных страниц. Потом отложил тетрадь, и хотя пристально разглядывал Якова, по-видимому, он пребывал в приятнейшем расположении духа, когда сухим, но несколько севшим голосом объявил:

– Итак, мы мило развлеклись, господин Яков Шепсович Бок, он же Дологушев, он же не знаю кто еще. Теперь, однако, я должен вам поставить несколько серьезных вопросов и требую, чтобы вы отнеслись к ним с самым пристальным вниманием. По собственному вашему признанию, вы виновны в вопиющих нарушениях российского закона. Вы признались в некоторых преступлениях, что нам дает основание – полное основание – подозревать и другие, одно из которых характера столь серьезного, что я не могу его назвать, прежде чем мы скрупулезно не рассмотрим улик, к чему я и предлагаю незамедлительно перейти, с разрешения моих коллег.

Он поклонился Бибикову, и тот, продолжая курить, печально кивнул в ответ.

– О Б-же ты мой, – простонал Яков, – клянусь вам, ни в каком серьезном преступлении я не виновен. Нет, ваше благородие, самая моя большая вина – это глупость моя, что я жил в Лукьяновском без разрешения, и за это, господин следователь говорит, мне могут присудить месяц тюрьмы – но, конечно, серьезных преступлений за мной нет никаких.

О мой Б-г, прости меня, думал он в ужасе. Куда я попал? Хуже зыбучих песков. Вот что получаешь за то, что сам не знаешь, куда ставишь ногу.

– Точно отвечайте на мой вопрос, – сказал Грубешов, сверяясь с черной тетрадью, – вы «хасид» или «мисногид»? Благоволите записывать все ответы с величайшей точностью, Иван Семенович.

– Никто. Ни тот ни другой, – сказал Яков. – Я уже объяснял вот их благородию – я вообще ничего такого, я свободномыслящий. Я это для того говорю, чтобы вы поняли: я нерелигиозный человек.

– Этим вы ничего не выгадаете. – Прокурор вдруг разъярился. – Я ждал, что вы именно так ответите, и разумеется, с единственной целью запутать следствие. Теперь отвечайте прямо – вы обрезанный еврей, так или нет?

– Я еврей, ваше благородие, я это признаю, а во всем остальном я сам по себе.

– Мы через все это уже прошли, Владислав Григорьевич, – сказал Бибиков, – все записано. Прочитайте, Иван Семенович, это сбережет наше время.

– Я должен просить господина следователя меня не перебивать! – вспыхнул Грубешов. – Мне не важно, сбережем ли мы время. Это для меня не существенно. Позвольте мне продолжать без ненужных помех.