Мастер для эльфийки, или приключения странствующего электрика

— Мита, — заговорила сестра, — даже если у тебя ничего не получится, ты увидишь мир. Ведь ближайшие города — это тоже часть мира. Я буду молиться Великому Древу за тебя. И возвращайся.

Я улыбнулся, и в это время моя спутница сорвалась на крик.

— А у меня уже всё получилось! Я сама посетила два города, а потом мы убегали от разбойников в Вертышках! А потом ночевали в общине гномов! И меня снова спасли от бандитов! Гномы спасли! И Иван! А потом мы встретили стража руин! Мы его даже подстрелили! И знаешь, даже открыли дневник древнего! И ангела я видела так же близко как тебя! У меня уже всё получилось! А ты дальше сиди на своих грядках, как овощ! Дыши и смейся, когда бабушка разрешит! Ты ведь полукровка! Она тебя гладит рукой, а сама брезгливо морщится! Сколько бы ты ни старалась, ты не сможешь наполнить белую чашу! Полукровкам всегда добро засчитывается вдвое меньше, чем чистокровным!

Киса смахнула слезы и смело вставила ногу в стремя. Пришлось помочь, а то свалится с непривычки. Даже Гнедыш повернул голову, мол, кто там такая шумная и дерзкая. Был бы на его месте другой конь, давно бы шумно возмутился.

Мы медленно пошли, оставив в темноте сестру, которая замерла молчаливым изваянием.

— Дура, — шмыгая носом, прошептала Киса.

— Она? — спросил я.

— Нет. Я.

— Стойте! — раздался за спиной крик Ринки. — Стойте! Я с вами!

— Уже две дуры, — с кривой улыбкой пробурчал я.

А раз дуры две, надо вдвое лучше подготовиться.

Глава 8. Эльфийские планы, слезы и обещания

Ночь. Гостиница. Фонарь.

Девчата тихо шушукались на своём эльфийском, сидя на большой двуспалке. Я разместился на раскладушке в дальнем углу, поближе к розетке, и подложив под голову большую серую подушку. Никто не спросил, что со мной делают эти особы, никто даже не бросил любопытного взгляда. Вот что значит большой город.

Перекусили обычной яичницей, запили мятным отваром.

В окно светил одинокий фонарь, покачиваясь на ветру и роняя резкие тени и жёлтый, словно заржавевший свет на стены и пол. На простеньком столе стоял торшер с бежевым абажуром и глиняный кувшин с водой. На дощатом полу — наши сумки.

А загадка чёрного блюдца и дневника оказалась очень простой. Блюдце было в шкатулке с дневником и бластером, а раз так, то предназначалось одному из устройств. Но у бластера был свой зарядник. Значит, блюдце именно для дневника. А что делать с блюдцем? Естессно, водрузить на него искомое.

Как только я это сделал, на подкове дневника засветился маленький красный значок в форме молнии. Вскоре цвет сменился на зелёный, и я с нетерпением схватил дневник и сунул за ухо, желая очутиться в гуще неведомых событий давно забытого и такого яркого прошлого.

Даже иностранное слово вспомнил: «Экшен».

Я зажмурился, а потом открыл глаза. Экшена не было.

* * *

С потолка лился белый свет. Он был столь яркий, что, казалось, оседал на древнем дубовом столе, бежевых стенах, скомканных листах настолько белоснежной, что не верилось, бумаги и письменных принадлежностях и пачкал их, как пепел. Тихо тикали часы, отмеряя по крупицам тишину и покой.

А ещё на столе стояло квадратное зеркало размером с развёрнутую книгу. Самое обычное зеркало. И в нём отражался мужчина лет пятидесяти. Расслабленное, но волевое лицо человека, похожего на хищника в человеческом обличии. Его нельзя было сравнивать с тем эльфом из усадьбы. Длинноухий — дикий кот, а этот словно волкодав на привале.

На меня он тоже непохож. Я сероглазый, а мои русые волосы выгорели под солнцем настолько, что стали похожи по цвету на сухую солому. Он же — кареглазый, с очень короткой стрижкой каштановых волос, слегка присыпанной то ли пеплом, то ли ярким светом, то ли сединой. У меня нос прямой — у него с лёгкой горбинкой. А роднили нас загар и обветренные губы извечных странников.

Я смотрел в зеркало и видел другого человека, и как в тот раз, тело не слушалось и жило собственной жизнью.