Мастер дымных колец

- Илья Ильич мой папа, - подтвердила Соня.

- Хороший человек, правда, с придурью.

- Т-тетя Саша! - опять не выдержал Шнитке.

- Ладно, ладно, я же говорю - уважаемый человек. Только всю жизнь бобылем прожил, куда же это годится - одному жить, а? Скажи, Евгений, куда это годится?

Евгений чуть не поперхнулся бульоном.

- Ешь, ешь лучше, хлебушку бери. Вишь, какой ты потрепанный у меня. Люди - они как деньги, попадется вот рубль изжеванный, заплеванный, тут и думаешь, где ты, бедняга, только не побывал, в какие карманы тебя не клали, кто тебя только не мусолил. Потому что рубль - так, чепуха, бумажка, его не жалко. Рублей много. А дорогая купюра - она всегда чистенькая приходит, хрустит, зелененькая, будто только что на свет народилась. Ну, чего ты обижаешься? Может быть, я по темноте своей не то говорю, так ты не сомневайся. Ты, Евгений, золото у меня, вот только откормить тебя хорошенько, тебе ж цены не будет.

Соня еле сдерживалась от смеха, наблюдая, как Евгений собирается провалиться сквозь землю от иносказаний тети Саши. А та тем временем продолжала:

- Да, люди как деньги - приходят и уходят. А ты так и стоишь у прилавка, - хозяйка вдруг на минуту задумалась. - Помню я его жену, тоже учителкой работала. Дорогая женщина была - твоя мать, получается. Одевалась, правда, всегда скромно, но меня не обманешь, я сразу приметила: эта не для нашей дыры. Высокого полета. Наши-то корячатся и так, и эдак, а все одно, лапти. Как она руку протягивала с деньгами, - хозяйка попыталась воспроизвести, получилось нелепо. - Эх, не могу. Я специально у нее спрошу копейку или три, чтоб без сдачи, а на самом деле, чтобы лишний раз посмотреть на ее руку. Она протянет эту несчастную копейку, а я беру словно брильянт. Господи, думаю, чего же это она гниет в нашем болоте, ей бы в столице королевой бал править. До того я ее уважала, что даже не завидовала. Только угождала, всегда получше мяса оставлю или сладенького чего-нибудь припасу. Помню, тогда с хлебом тяжело было, да и с сахаром, так я ей даже печенья доставала на праздники. Причем она, конечно, из-под полы бы не взяла, приходилось целый спектакль разыгрывать. В окошке как увижу, что идет, выложу пару пачек на витрину, вроде как завезли на праздник, пей-гуляй, народ. Она и брала, а я ей спасибо говорила. Дай-ка ручку, - вдруг обратилась хозяйка к Соне. - Ну, точная копия, смотри-ка, она взяла Сонину ладонь и принялась ласково поглаживать изъеденными торговой жизнью пальцами. - Вот, мраморная моя, синяя прожилка, а пальчики - ах, пальчики! - я таких пальчиков и в кино ни разу не видела. А вот здесь колечко было, тоненькое, золотое, и родинка есть, посмотри, вот на мизинце намечается, глянь, глазочек черненький. То-то мужикам удовольствие - такие пальчики целовать, да что мужикам, я бы сама прислугой пошла, только чтобы... - Соня вдруг испуганно выдернула руку.

- Чего испугалась, голубушка? Я же и не собиралась. Ах, Елена Сергеевна, Елена Сергеевна, я как будто в воду смотрела, - хозяйка опять прервалась, обдумывая, продолжать ей или нет. - Тебя Соней зовут? Так вот, Соня, ты приходи ко мне в магазин, он, конечно, поменьше нового, но зато к покупателю отношение получше. Я тебе про маму много чего рассказать смогу, ведь мы с ней потом в одном деле сошлись. А ты, Евгений, что же это суп не доедаешь? Ладно, пойду, воркуйте тут.

- Я тоже пойду, мне пора, - Соня встала.

- Куда ж ты на ночь глядя? - хозяйка всплеснула руками. - Ой, господи, старая я дура, я не то хотела сказать. Разбирайтесь, в общем, сами, я спать пошла.

- Странная женщина, - задумчиво сказала Соня. - Ну, Евгений Викторович, вам лучше стало?

- Да, да, - Шнитке закивал головой.

- Тогда я пойду, - из ее головы не шла речь хозяйки. Она никогда ничего подобного не слышала о своей матери, и слова эти почему-то ее испугали. - Что я хотела сказать? Забыла. Ладно, потом.

Шнитке окончательно ожил и взялся проводить Соню домой. На улице уже стоял глубокий вечер, с неба стекала осенняя влага, превращаясь в мелкую снежную пыль. Она блуждала между небом и землей, стайками залетала под фонари, превращаясь в белую мошкару, и наконец мягко оседала на черную мокрую грязь. Соня взяла под руку Евгения, прислонила голову к его плечу и они, не разбирая дороги, побрели через Северную Заставу. Снова нахлынуло чувство обретенного счастья. Она теперь знала, что он ее любит. Он взрослый человек, он знает жизнь, он пытался унизить себя в ее глазах, значит, он ее любит больше, чем она могла надеяться. Значит, он желает для нее добра в первую очередь и готов даже ничего для нее не значить, а лишь быть рядом. Она знала, что такой любви не бывает, но раз вопреки всему такая любовь возникла, то имеет ли она право не считать себя самой счастливой женщиной на свете? Он зря боится, он не знает ее, он не знает, как может она любить, да они оба - находка друг для друга. Слава богу, она-то представляет реальную жизнь и чувствует, теперь уже наверняка, свое истинное предназначение.