Мастер Джорджи

Миртл теперь была необходима. Старый мистер Харди был мошенник и стервец, и, как это бывает с сы­новьями таких людей — тонкими юношами, Джордж совершенно соответственно его любил и боялся. Не будет натяжкой сказать, что Джордж поместил его на пьедестал, и притом довольно высокий. При падении мистера Харди с высоты — они разбились оба. И те­перь Миртл суждено было убеждать Джорджа, что он не распался на осколки.

Спустя несколько дней, когда я слонялся по палубе, озирая однообразный простор неба и волн, ко мне прицепился Нотон и завел дурацкий разговор об изго­товлении скрипок; какое дерево лучше et cetera. Он их производил, имел процветающее дело, он хвастал, в двух шагах от таможни. Я не любитель музыки, правда, однажды, во время торжеств, посвященных открытию Альберт-дока, мне посчастливилось присутствовать на фортепьянном концерте, неожиданно оживленном тем, что пианист сделал сальто со сцены.

Нотон был достаточно неприятен, когда молол свою непрошеную чушь про инструменты, но скоро стал и вовсе невыносим; он имел наглость поделиться со мною своими соображениями о надвигающейся войне. Невежество его в истории меня бесило, сужденья были плоски. По его мнению, дела наши были в на­дежных руках.

— И тут вы разумеете, я полагаю, — сказал я, — тех шутов, которым лишь титулы и богатство дали власть в правительстве и в армии?

— Шутов... — пролепетал он.

— Идиотов, ничтожеств, — пояснил я. — Никакое уважение к древним традициям, никакое чинопочита­ние, пусть самое искреннее, не сделают человека неве­жественного пригодным для высоких постов.

— Невежественного? — возмутился он. — Лорд Абер­дин, герцог Ньюкаслский, лорд Рассел, лорд Раглан...

— Нехватка людей образованных, — разразился я, — стала причиной всех наших бед на востоке. Что они знают об огромной Оттоманской империи? Чле­ны нашего консульства, все сплошь аристократы, жи­вут там в своих чертогах так, будто Темза течет у них под окнами. Приемы в саду, парады, посещения опер — вот и все их заботы. Стоило ли ехать так далеко от Букингемского дворца... Какие рапорты они посылали о климате, территории, об ископаемых, о хозяйстве, о состоянии дорог?

Я уже просто кричал. Он выглядел оскорбленным, это мне было лестно.

— Вы с собой захватили, надеюсь, образцы строи­тельных материалов, чтобы показать возможным по­купателям, — продолжал я. — Кирпич... камень et cetera. Там, знаете ли, очень мало дорог.

— Не захватил, — процедил он сквозь зубы.

— Помяните мое слово, — сказал я. — Там будет большой спрос на кирпич... и никакого на скрипки... если только вы не рассчитываете, что Севастополь па­дет от звуков музыки.

Я думал, что поставил его на место и теперь он от­вяжется и оставит меня в покое. Ничуть не бывало; пристал ко мне как репей. Неловко, когда по пятам за тобой таскается человек, которому ты нагрубил. Я го­тов уже был пуститься в рассуждения о волнах, обла­ках, их движеньях, особенностях очертаний et cetera, но тут он сказал:

— Мистер Поттер, а какое положение у того моло­дого человека, за которого выходит мисс Харди?

— Положение?..

— Ну да. Какое у него занятие?

— Война, — сказал я. — Он капитан Одиннадцатой гусарской бригады.

И тут уж он от меня отлип, ибо кто же может сопер­ничать с блистательной Легкой бригадой, пусть даже и вымышленной?

На тринадцатый день мы вошли в гавань Валетты. Невозможно было уломать Беатрис оставаться на бор­ту те двадцать четыре часа, которые требовались для загрузки углем и пополнения припасов. Она хотела спать на твердой земле, в этом она была непреклонна и даже не уловила шутки в моем замечании, что в та­ком случае ей придется спать на валунах.

— На всем острове нет ни крупицы почвы, — сооб­щил я ей.

— Чушь, — отрезала она, показывая на поля, золотя­щиеся над гаванью.

— То есть естественнойпочвы, — растолковы­вал я. — Эта вся завезена из Сицилии и еще откуда-то. Мальтийские рыцари пускали суда в гавань только при условии, чтобы им платили пошлину гравием и грязью.

— Что за чушь, — не сдавалась она. — Чего-чего, а грязи, куда ни сунься, везде хватает, — и настояла на том, чтобы я подыскал для них с Энни гостиницу.

В тот вечер мы долго бродили по улицам всей ком­панией; женщин увлекала пестрая толпа, запрудившая узкие переходы. Я нашел здесь все сильно изменив­шимся за два десятилетия, прошедшие с моего первого визита. То, что взгляду юнца, прельщенного причудли­вой архитектурой, экзотическими одеждами арабов, нубийцев и иезуитов, казалось тогда оплотом старины, теперь предстало вульгарным, пошлым, и, увы, весьма заметно ощущался английский новомодный и тле­творный дух. Время от времени дамам приходилось подбирать юбки, дабы их спасти от выплесков солдат­ни, которая, вывалившись из кабаков, тут же на улице и облегчалась. Перемены эти меня расстроили, я чувст­вовал гнет своих лет.

— Когда я приехал сюда впервые, — сказал я Беат­рис, — волосы у меня были рыжие...

— Знаю, — сказала она, — я еще застала кой-какие прядки. Седины уж и то лучше.