Мастер Джорджи

Я прокралась по задней лестнице и заглянула в прихожую. Муха кружила, кружила под канделябром, и от этого ее жужжанья и диких кругов, а еще потому, что у меня грохало сердце, я не сразу услышала голоса в гостиной. Слишком близко я подойти боялась, дверь стояла приотворенная, и я на цыпочках подкралась к напольным часам, там затаилась и стала слушать. До меня долетали только обрывки разговора, а в них ни складу ни ладу.

— Правда, уверяю тебя... Всю дорогу домой. — Это мисс Беатрис говорила.

Тут другой голос, я его не узнала, сказал умоляюще:

— Нет, неужто он?.. Ты это знаешь наверное?

— Можешь на меня положиться... ну, посмотри мне в глаза...

— Заклинаю тебя, не поддавайся только сестрин­ским чувствам.

— Но это истинная правда, поверь. Остается при­менить чуть-чуть женской хитрости.

— Которой кое у кого предостаточно, — вставил мужской голос, голос доктора Поттера, с заметной до­садой.

Затем обсуждался какой-то званый чай, безумно, кажется, растревоживший ту невидимую незнакомку, потому что она воскликнула:

— И ты убеждена, что можно его будет уговорить?

Мисс Беатрис сказала:

— Можешь быть спокойна... хотя он вечно сидит уткнувши нос в книгу.

— О Господи, — был ответ, — не броситься ли мне сразу домой, поскорее прочесть хоть одну. — И тут обе они с мисс Беатрис покатились со смеху.

— Бедный малый, — мрачно сказал доктор Поттер. — Боюсь, что он обречен.

И тут широко распахнулась дверь, и прихожая на­полнилась шелестом юбок. Меня как ветром выдуло из-за часов и швырнуло в платяной шкаф.

Целую вечность они стояли у парадной двери, це­ловались и сюсюкали, хотя мисс Беатрис, я не сомне­валась, это уже надоело. Голос у нее заметно прокис, и вскорости, когда вдруг на время умолк дождь, она объ­явила, что «милой Энни» лучше поторопиться к карете. Доктор Поттер предложил сопроводить ее по аллее, но вмешалась мисс Беатрис и сказала, что в этом нет осо­бенной надобности. И хлопнула дверь. Тишина теперь прерывалась только легкой возней. Потом доктор Поттер сказал: «Ты думаешь, кажется, что я каменный», и мисс Беатрис ответила: «По мне, так оно бы и лучше». И шаги отступили к гостиной, и я услышала, как затво­ряется дверь.

Я сдернула с крючка тот мастера Джорджи плащ на меху и бросилась вниз по лестнице, по коридору, во двор. Плащ стегал по штокрозам у стенки сортира, сбивал и пускал по ветру завялые лепестки. Сад стем­нел, тени путались у меня под ногами. Я не рассчитала ширину канавы, угодила прямо в грязную глубь. И, вся забрызганная, метнулась через поле, туда, где меня ждал фургон Панча и Джуди.

Утиный мальчишка сидел на пригорке задрав голо­ву, а мастер Джорджи изучал то багровое пятно у него на губе. Видно, чтобы отвлечься, изображал из себя доктора. Я подошла, он выхватил у меня плащ и хоть бы слово сказал, а ведь пола-то намокла. Не поблагода­рил, не обругал — даже обидно, мне что выговор, что похвала, все равно, только бы он заметил, что я сущест­вую на свете. Я сказала, что гостья ушла, а мисс Беатрис с доктором спорят в гостиной. Отчета о миссис Харди не требовалось, сон был ее обычным вечерним делом.

— Миссис О'Горман, — я сказала, — слегка вздрем­нула и едва ли встрепенется раньше чем через полчаса.

— Что за гостья? — он спрашивает.

— Молодая барышня, — я отвечаю. — Сохнет по какому-то знакомому мисс Беатрис.

— Следи за домом, — приказал он, и я отошла, и смотрела издали, как они с мальчишкой вытаскивали мистера Харди из фургона и вываливали на этот плащ. Вывалили и понесли через поле. Сначала сапоги и шляпу пристроили у него на груди, но они все время соскальзывали. Я бросилась было на помощь, но мас­тер Джорджи от меня отмахнулся, и мальчишка в кон­це концов нахлобучил шляпу себе на голову. А сапоги куда подевались, не знаю, так их потом и не видела, мо­жет, до сих пор в той канаве гниют.

Я пробиралась по высокой траве, и мысли у меня стали печальные. Спрятанное солнце садилось, брыз­гало багровыми пятнами на торопливые облака, и этот кровавый вид, мне казалось, был не к добру. Мне сов­сем не нравилось, что умер мистер Харди, потому что из-за этого могла перемениться вся моя жизнь. Я вызы­вала в памяти пример царя Давида, как он, когда сын его лежал на одре болезни, умолял Иегову сохранить младенцу жизнь, а когда его просьба не была уважена, щелкнул пальцами и думать про это забыл [3]. Все случается, я говорила себе, в силу необходимости, и ничего поэтому не избежишь. Слабое утешение.

Мистера Харди без помех доволокли до третьего этажа и положили на его кровать в синей комнате в конце коридора. Миссис Харди редко допускала мужа в главную спальню этажом ниже из-за головных болей и несходства во взглядах. Комната у мистера Харди бы­ла мужская, без рюшек-безделушек, кроме китайской вазы, которую обожала его мать, и знамени 52-й Лег­кой кавалерийской бригады, которое кто-то там нес в битве при Ватерлоо.