Мастер Гамбс и Маргарита

То, что Никита Пряхин — бес, ясно из текста "Золотого теленка", но почему беса зовут Никита Пряхин, рассказать могут только "Бесы". Так вот, в поисках за генезисом непростого образа Пряхина, мы, минуя несложный образ Толкаченко, сразу устремляемся к его прототипу — Петру Никитичу Ткачеву, шестидесятнику-радикалу, изучателю простонародного быта. Бывший камергер Митрич обязан своим камергерством исключительно писателю Кармазинову, квартировавшему в доме своей сестры — жены камергера. Другому писателю — Ф.М.Достоевскому — он обязан своей неразлучной дружбой с Никитой Пряхиным: неискоренимая тяга консервативного идиотизма ("не наши") к радикальному социализму ("наши") — основная политическая идея романа "Бесы". Сплотившая же бывшего придворного и бывшего дворника совместная работа ("Давай, давай, Никитушко! За разговорами до свету не справимся") должна напомнить о том, что "Бесов" и "Золотого теленка" связывают не только большой пожар, но и большая порка. У Достоевского порют шпигулинских пролетариев, у Ильфа и Петрова новая жизнь диктует свои суровые законы: порют интеллигента. Но подождем обвинять революцию, Лоханкин выпорот все теми же силами — царскими сатрапами (князь и камергер) и их дворней (бывший дворник). Сохранена и другая общность: виновники обеих порок — фон Лембке и Птибурдуков — одинаково незлобивы и выпиливают лобзиком (один — железную дорогу, другой — нужник). Даже Варваре есть место — это Варвара Петровна Ставрогина, которая, как и ее преемница, имеет возможность содержать и содержит бездельника-интеллектуала. В свете указания на то, что Варвара Петровна была сухопара до чрезвычайности, не следует понимать буквально большую белую грудь Варвары Лоханкиной-Птибурдуковой, она — грудь — не более, чем метафора, раскрытая Ильфом все в тех же записных книжках: "Мне нужен покровитель с сосцами, полными молоком и медом". Итак, Васисуалий Андреевич Лоханкин есть никто иной как Степан Трофимович Верховенский.

Интеллигенция и революция

Кроме моментов биографического сходства (интеллектуал — либерал — приживал — хранитель традиций), подчеркнем совпадения чисто фабульные: подобно Верховенскому-отцу, порвавшему со своей покровительницей из-за сложной марьяжной ситуации, Васисуалий остается без кормилицы, а затем, в результате пожара, и без крова. Верховенский, правда, ушел из вполне целого дома, но и его уходу предшествовал городской пожар, учиненный местными (скотопригоньевскими) бесами. Постранствовав по округе, прозревший Верховенский возвращается к генеральше и Евангелию. Внятно пародируя духовное воскресение Степана Трофимовича, Лоханкин на пороге Варвариного дома сообщает: "Спасти успел я только одеяло и книгу спас любимую притом!".

Книга эта — пудовый том "Мужчина и женщина", — по утверждению авторов "раззолочена, как икона". Сравнение, как будто, указывает на издевательское отношение авторов к тунеядцу и женолюбу Васисуалию: дескать, превратил в предмет культового поклонения довольно-таки скоромную книгу. Нам, однако, посчастливилось некогда эту книгу в руках держать и даже полистать. И вот что мы запомнили: на переплете тисненным золотом изображалось древо с двумя голыми разнополыми фигурами под ним, за которыми, притаившись в листве, подглядывал некто чешуйчатый; сама же книга начиналась общенаучными рассуждениями об Адаме и Еве как основополагающем мифе человеческой истории. Стало быть, сравнение с иконой есть не знак авторского отношения к персонажу, но честное описание действительности (в облике книги), каковая действительность не по воле авторов оказалась пародийно смещенной: пудовый том, раззолоченный, как икона, сам себя отсылал к Книге Книг. Версию мифа о комсомольце Адаме и комсомолке Еве через несколько глав предложит другой персонаж "Золотого теленка" — господин Гейнрих, в ответ на что демон и падший ангел Остап изложит свой основополагающий миф (о смерти Вечного Жида), а пока городской пожар и спасенная от него книга возвращает нас к другому повествованию о соблазнителях и соблазненных — роману "Бесы" и одному из его героев — Степану Трофимовичу, чье литературное и культурное будущее, по ехидному замыслу Ильфа и Петрова, Васисуалием не завершается и не исчерпывается.

Речь Верховенского-старшего изобилует вторжениями французского ("Je suis un приживал"). Но точно так же двуязычен и Васисуалий: роль иностранного языка у него выполняет пятистопный ямб. От Архилоха до Блока ямб служил выражением активной жизненной позиции, а также целям обличения. Трудно предположить, что острие сатиры Ильф и Петров направили именно в Архилоха. Скорее их внимание привлек А.Блок, прославленный как своими пятистопными ямбами ("Вольные мысли"), так и мучительными раздумьями на другую, близкую Васисуалию, тему — "Интеллигенция и Революция" (1918).