Мастер и сыновья

Жмущиеся к стенкам бабы слышат треск заборов, охают над своими мужиками, ввязавшимися в драку.

Мужчины возвращаются. Некоторые еще помогают непрошеным гостям убраться подальше, а брата Андрюса Йонас запирает в клеть. Он там орет, дубасит ногами в дверь, ломает ее, грозится поджечь.

Андрюс и не думает уняться: стучит все громче, потом забирается на чердак и, высунув голову, орет во всю глотку, что Йонас пруссак, смолокур, мол, все равно он Йонаса топором пристукнет… А Шяшкутис — топтун.

Никто не понимает, что такое «топтун», но Андрюс горланит:

— Эй, топтун! Симас — дырявое брюхо, и жена его беззубая, и во всех в них бес сидит!

Андрюс грозится всем ноги повыдергивать, а Симасовых ребятишек, едва они появятся на свет, засунуть в мешок и утопить. Завидев гончара, Андрюс орет:

— Борода — брысь! Борода — брысь!

Хихикают ребятишки и подростки над криками пьяного узника. А Андрюс грозится выдать гончара жандармам за то, что тот хранит литовские книги.

Андрюс через окошко бросает в детей все, что подворачивается под руку. Потом уже просит их по-хорошему, чтоб выпустили его, и тогда он убьет Йонаса.

Всех по очереди зовет Андрюс по имени: откройте, мол, ему дверь, он денег даст. Просунув, показывает свои часы, блестящую табакерку.

Агота, улучив удобную минутку, когда мужчины заняты разговорами о весело закончившемся неприятном происшествии, сует под фартук кусок пирога и петушиную ножку, несет пленнику. Но зоркий глаз Йонаса не позволяет матери выполнить ее задумку.

— Не утруждай себя, маменька, — говорит он, отбирая у нее съестное, — с голоду не сдохнет. Проспится дитятко, протрезвится, вот тогда и покушает. Пойдем, маменька, назад, пойдем… — и уводит ее так ласково, что та даже не пытается сопротивляться.

* * *

Маловато места для танцоров в избе мастера. Даже блоха, если только хорошенько упрется, от порога до стенки прыгнет. Теперь, когда лица гостей расцвели от вкусной еды и густого Девейкиного пива, когда многим почудилось, будто у них не две, а четыре ноги, — хочешь не хочешь, приходится ударяться плечами о стены. Лишь несколько пар с большим трудом толкутся в избе. А паграмантцы в танце, что огонь: и стар и млад жарят, поплевывая на ладони, а уж без обратного коленца, без прыжков под потолок они не обходятся.

На беду, и потолок у Девейки низкий — особой ловкости не покажешь. Только начнет Кризас новую польку — поднимается в избе сутолока, — прислуживающим бабам приходится с тарелками и посудой ждать, пока кончится танец, ибо к столу даже иголке не пролезть. Всякий танцор старается провести свою девицу в запечье, а оттуда опять на середину избы, чтоб только захватить побольше места.

— Мастер, будем печь ломать! — покрикивают танцоры. — Черт рогатый тебе, что ли, такой Арарат отгрохал?

Наелись все, напились, и пустеет изба. Кризас, пиликая на своей скрипочке, словно чародей, выводит молодых и старых на двор. Девейкин порог невысокий — не отпуская рук, пары в танце шагают через пего, сворачивают за угол и кружатся посреди двора.

Там, под цветущей липой, становится Кризас, тряся длинными космами и притопывая в такт ногой. В предклети усаживаются старшие во главе с Адамом из рая, а на отдельном плетеном кресле — молодая пара. Девушки и мужчины выносят скамьи. Кто притомился в танце, присаживается тут же на пригорке. Далеко разносятся музыка и песни: по ту сторону реки, где пересекаются дороги двух приходов, останавливаются проезжие. Один за другим сворачивают к реке два воза, и видать, как, забредая по колено в воду, пьют лошади. Проходит добрый час, а подводы все не трогаются, все прислушиваются сидящие на них люди. До вечера еще далеко, и медленно вытягиваются тени от бедняцких лачуг.

Симас смелеет. Его подзадоривают и пиво, и несмолкающие песни баб, которые всем гуртом неотступно дразнят его. Раскрасневшись, станцевал он польку и теперь каждую минуту шепчет что-то на ухо молодой. Наклонившись к своей жене, крутит пуговицу ее блузки. Упадет на голову молодой липовый цвет, сбитый птицей или пчелой, — она смеется. И на эту радость снохи, даже сами не понимая почему, тем же отвечают родители, родичи. Кажется, они мысленно нашептывают молодым: «И мы такими были…»

— Разойдись, мелюзга, мастер танцевать будет! — провозглашает музыкант.

В бабьей толпе ловит Девейка свою половину, которая причитает, что устала, попризабыла, не сумеет по-новомодному. Подергивая плечами, подмигивая гостям, разминая ноги, каблуком щелкая себя по заду, ведет мастер за руку матушку. Йонас, наклонив голову, любовно поглядывает на старичков; остальные становятся полукругом. Старушка, будто помолодев, смущенно кладет сухонькие руки на плечи мужу. Она уже заранее притопывает на месте, чтобы не ловить такт, когда мастер закружит ее. Только повернется танцор — матушка потешно выпячивает зад, упирается головой мужу в грудь. Кризас пиликает старинную мелодию, которая отлично подходит к этому танцу, напоминающему танец двух хромых. Он еще и песенкой помогает: