Мастер и сыновья

Кровать не скрипнет и не дрогнет. Подайся она — не его была бы работа. Старик нарочно засунул под нее жердь. Кровати той двадцать девять лет: почти столько же, сколько молодому. Симасу первым суждено было увидеть на ней свет божий. Позже него появились две дочки, да не выжили, и только потом уже Йонас с Андрюсом. После Андрюса еще два сыночка родились и умерли — один тотчас после крещения, а другой и года не прожил. Для старушки кровать была несчастливой — дочерей она больше не дождалась. Потрудилась Агота, не упрекнешь ее! Теперь, к свадьбе Симаса, Девейка заново сбил кровать, предназначая ее для радостей и горестей новой пары. Решил отец: сам со старушкой он удалится в камор ку, там уже и новую печурку сложил. Андрюсу с Йонасом, по крайней мере поначалу, пока молодожены не нарадуются, придется спать в мастерской: одному на верстаке, другому на лавке. Зыбку мастерить не понадобится: большая, с шестом, лежит она, закинутая на чердак, пусть только Симас не зевает. Его порода тоже будет хорошая, толстокожая, крепкая, работящая. Посыплются внуки, что горошины, будет старушке утешение, будут и слезы, но что это значит в доме, где нужда и горести — хлеб насущный?

Может, песня да Кризасова скрипочка переносят мастера в грядущие времена? Может, видит он себя, счастливого деда, окруженного внуками, видит множество новых лиц? Неизвестно, почему он так долго сидит неподвижно. Из-под носа у него забирают кушанья, наливают ему пива, о чем-то расспрашивают… Музыкант Кризас пиликает, забравшись на лавку; хоть ростом и не вышел, но головой почти потолок подпирает, а скрипочка прижата к животу. То проводит он по ней смычком, то ловко перебирает струны мизинцем, прижимая их к ладони, и скрипочка и плачет, и смеется. Портной соскакивает, вмешивается в топочущую толпу, кричит в самое ухо крепко прижавшейся парочке:

— Чего друг к дружке прилипли, не понадобятся ли вам вскорости сваты?

А тех, что танцуют поодаль друг от дружки, он сдвигает ближе.

Проходя мимо стола, мимо лавки стариков, Кризас дергает за усы мастера, который, расположившись в сторонке, весело улыбается молодежи. Симас с женой сидят там, в темном уголке, украшенном березовыми ветками, будто святые на образах. За Симаса сегодня все пьют, с него начинают и им кончают. Сегодня каждый старается побеседовать с ним, будто с самым мудрым, а Симас, не блещущий отцовской говорливостью, отвечает только кивком головы. Кажется, молодым чего-то не хватает, словно напуганные, они даже не поглядывают друг на друга: сидят, будто стеклянные, боясь друг друга разбить.

Мастер теперь наседает на них, обнимает обоих, что-то шепчет снохе на ухо, а Симаса подталкивает в бок. От жарких слов свекра прячет сношенька голову в белое одеяние, словно гусыня в перышки. Подходит и матушка. И она ладонью гладит сношеньку — ясное солнышко, выспрашивает, не устала ли, может, чего хочет?

Тут же и родня снохи — брат, поезжане, как будто целый год голодали, жуют, набив полный рот, и, надо ли, не надо, все обращаются друг к другу: «Свекор, шурин, невестка… как уж мы подъедем, как уж мы сделаем, — вот уж друг друга угостим!..» В серединке Йонас, всех плечистее, всех удалее, длиннорукий, он запросто дотягивается до другого конца стола и снабжает всех мясом, питьем. Ему бы сегодня сидеть на месте молодого, он вершина — на целую голову выше всех. Новый покупной пиджак выделяет Йонаса среди остальных, словно американца. Недавно он начал самостоятельную жизнь — гоняет плоты в Пруссию. Пока другие плотовщики наскакивают на отмели, задерживаются на целые недели, Йонас со своими дружками пригнал уже третью партию, и вот пошел четвертый день, как воротился домой. Привез молодой и Симасу подарки, а матери — косынку, которой она сегодня повязалась, отцу — новую трубку; старик даже во сне не выпускает ее изо рта — кайзеровская. Йонас рассказывает про житье и нравы пруссаков, про их наряды.

Работа плотовщика отвратительна — вечно в воде, и долго ей не будешь радоваться. Как только Йонас немножко подзаработает, встанет на ноги — отправится в Америку. Всем троим братьям здесь не прожить. Уже в прошлом году собирался он в дорогу, но, пока не было в доме матушке помощницы, откладывал свой отъезд. Сам подумывал жениться, но хорошо, что Симас, как старший, побеспокоился залатать эту прореху.

Мастер уже тут. Прислушавшись к разговорам Йонаса, перебивает его на полуслове:

— Видите, не в дятла дятлята. Я все долблю да долблю, а им — лишь бы червяков клевать. В Америку! Никто моей снасти не хочет — кому оставлю?

— Не бойся, отец, я еще почище мастером буду: машины стану делать. Только фыр — и летит.

— Твоими машинами только хорошее место брить. — Рассмешив гостей, мастер хочет удалиться с кувшином. Сын отдает ему пустую посудину.

— Спасибо за середку, а края забирай. — С отцом Йонас разговаривает не так, как все люди, а замысловато, мудрено.