Мастер и сыновья

— Ох, хорошо!.. — мастер, хватая Кризаса за руку, и обрадоваться не успел, как удар булыжника раздробил у него в зубах трубку и огонь с горячей золой брызнул ему в глаза. Новый удар поверг мастера на землю, а когда он встал, то заметил свалившегося рядом пристава. Толпа металась из стороны в сторону, как колосья под ветром. Неподалеку стонала застрявшая между повозками баба. Проповедника нигде не было видно, но у двора костела, где еще недавно было пусто, снова сгрудились люди; появились двое полицейских, которые тащили оратора, упирающегося, в разодранном пиджаке, с окровавленным лицом, измазанного грязью, а сзади его лупил кулаком десятник Какалас. Рядом, грозя хворостинкой, шагала высокая, как жердь, старушка:

— Держите цицилиста! Держите окаянного!

Мастер, который, прижавшись к костельной ограде, выплевывал кровь, узнал в старухе бабу, недавно вопившую среди возов. Но эти жидкие голоса временного торжества быстро утихли, и, когда арестованного потащили через толпу, которую полицейские оттесняли в глубь местечка, все громче и громче зазвучали требования:

— Отпустите человека!

— Отпустите!

— Ребята, неужто позволим людей избивать?!

Со стороны чайной неслась с пустой повозкой лошадь, напуганная пальбой, — в воздух стреляли несколько вооруженных мужчин, пробираясь между повалившимися, орущими людьми. Мастеру даже жарко стало, когда он увидел среди них в первом ряду своего Йонаса с револьвером в руке. В то же время, пока полиция пыталась затолкнуть оратора в арестантскую, забор настоятельского дома затрещал, и сотни рук стали отдирать, выламывать колья, которые, будто рогатины, взмыли над морем голов.

— Полиция стреляет! — раздавались голоса в толпе, ненадолго отхлынувшей, но теперь снова обретшей спокойствие и силу, когда вперед вышли вооруженные люди.

— Долой царя!

— Всыпать дьяволам! — даже не заметил мастер, как из его груди вырвались слова, в тот же миг подхваченные множеством голосов. Плечом к плечу с другими старик влился в толпу бурное течение понесло его к волостному правлению. Его кровь кипела, рука сжимала посох. На мгновение мастер встретился взглядом с Йонасом, и это была короткая многозначительная встреча. Сын поддерживал окровавленного оратора. Полиции нигде не было видно, и поступь толпы обрела величавое спокойствие. Люди весело гудели и откликнулись громким смехом, когда в воздухе появилась насаженная на кол фуражка урядника. Только вдали, за кладбищем, куда убежал урядник со своими помощниками, еще трещали выстрелы.

— Ребята, в волость, власть восстановить! — забравшись на крыльцо лавочника, взмахнул рукой Кризас.

— В волость!

И толпа, выслушав сообщение вернувшихся мужчин о том, что полицейские обезоружены и заперты, теперь уже торжественно, широким потоком двинулась в сторону волостного правления. Первыми шагали Йонас, сам мастер, потирая рассеченную камнем губу, социал-демократ Дубинскас и оратор с перевязанной головой. Возле волостного правления уже кишел народ, поспевший сюда раньше кружным путем, и оттуда кричали приближающейся толпе:

— Войт не пускает!

— Товарищи, предлагаю немедленно избрать нового войта!

— Нового, нового!

— Дубинскаса…

— Ребята, папарчяйского Каспараса!

— Дубинскаса!! — зашумело большинство голосов.

— Да здравствует независимая Литва, управляемая самим народом! — снова крикнул оратор, и от ликующих возгласов задрожали окна волостного правления. — С сегодняшнего дня не будем вносить в казну никаких налогов, не будем платить жалованья чиновникам, назначенным властями. Закроем школы[15], велим убраться учителям, которые царем поставлены!

— Убирайтесь, гады! — со слезами на глазах громче всех кричал один старичок, размахивая толстым ломом.

— Да здравствуют равенство и братство! — провозгласил портной, и все горячо подхватили: — Равенство, братство… здравствует!

Мастер увидел сияющее, озаренное счастьем лицо приятеля и издали крикнул ему:

— Держись, швец!

С крыши волостного правления свалилась вывеска, из окон уже летели бумаги. Проникнув в канцелярию через выломанную дверь, революционеры не застали в помещении ни души, и там, за столом всемогущего войта и лихоимца-писаря, портной составил акт о приеме волостного имущества. Люди нетерпелива ждали, не покажется ли в последний разок старая власть, но вместо нее вылез насаженный на палку царский портрет, который нес портной.

— Дорогу его величеству кабатчику всея Руси!

Таким образом портрет, уже потерявший свою раму, истыканный палками, добирается, словно трофей, до середины толпы. Он пляшет над головами, слетает с палки, его опять поднимают и под общие крики несут к школе, а там кучка молодежи дружно выламывает дверь монопольки, то и дело требуя открыть по-хорошему. Толстенные железные засовы соскочили с петель, и, словно вода, нашедшая свободное русло, внутрь хлынули люди. Зазвенели стекла, запахло сивушным духом. Выбегая с черного хода, люди разбивали бутылки об углы домов. Внезапно появившийся рыбак Шяшкутис сбил горлышко о палку, выставленную Кризасом, и вылил всю водку на царский портрет.