Мастер Игры

В 1802 году Жан-Франсуа услышал о Розеттском камне и объявил своему старшему брату, что расшифрует эти таинственные надписи.

Приступив к изучению Древне­го Египта в школе, мальчик живо почувствовал какое-то непостижимое сродство с этой ушедшей цивилизацией. С детства ему была свойственна яркая зрительная память. Он отлично рисовал. Текст в книгах (даже написанных по-французски) мальчик воспринимал как рисунки, а не алфавит. Когда он увидел иероглифы в первый раз, ему показалось, что он уже знаком с ними. Вскоре мысль об иероглифах и его личной связи с ними стала почти на­вязчивой идеей.

Для того чтобы добиться успеха наверняка, Шампольон решил изучить коптский язык. После 30 года до н. э., когда Египет стал римской колонией, старый демотиче­ский язык постепенно исчез, и на смену ему пришел коптский — по сути, смесь греческого и египетского. Когда Египет завоевали арабы, обратив его в ислам и сделав арабский государственным языком, оставшиеся в стране христиане продолжали говорить на коптском. К временам Шампольона на этом древнем языке говори­ла небольшая горстка христиан, главным образом мона­хи и священнослужители.

В 1805 году один такой монах был проездом в городке Шампольона, они познакомились и подружились. Мо­нах обучил мальчика начаткам коптского наречия, а спу­стя несколько месяцев, вернувшись в город снова, привез ему учебник грамматики. Мальчик трудился днями и но­чами, изучая язык с невиданным рвением. В письме он сообщал брату: «Я больше ничего не делаю. Я вижу сны на коптском... Я стал настолько коптом, что перевожу на коптский язык все, что приходит в голову». Позднее, приехав в Париж, Шампольон познакомился с другими монахами и напрактиковался до такой степени, что, по отзывам, говорил на умирающем языке так же свободно, как его носители.

Не имея в распоряжении ничего, кроме скверной репро­дукции Розеттского камня, юноша принялся атаковать его со всех сторон, выдвигая всевозможные гипотезы, но все они впоследствии оказались ложными. В отличие от других исследователей, Шампольон, однако, не остывал к затее, его энтузиазм оставался все таким же пылким. Дела для него осложнились политическими обстоятель­ствами. Выросший на гребне Французской революции, он поддерживал Наполеона, даже когда тот лишился вла­сти. После восшествия на французский престол Людо­вика XVIII Шампольон поплатился за свои бонапартист­ские пристрастия, потеряв должность профессора и даже оказавшись в ссылке. Годы лишений и болезней вынуди­ли ученого на какое-то время забыть о Розеттском кам­не. Но в 1821 году, вернувшись в Париж, Шампольон немедленно возобновил исследования, углубившись в расшифровку с не меньшим интересом и рвением, чем раньше.

Отойдя на какое-то время от изучения иероглифов, те­перь он получил возможность посмотреть на них по- новому, свежим взглядом. Загвоздка, как ему показалось, крылась именно в том, что все ученые подходили к про­блеме с позиций математики. Но Шампольону, свобод­но говорившему на десятках языков и читавшему тексты на многих мертвых наречиях, было понятно, что разви­тие каждого языка — процесс довольно стихийный, язык формируется под влиянием множества факторов, изме­няясь с приходом новых социальных групп и обретая новые черты с течением времени.

Языки — не математи­ческие формулы, а живые, развивающиеся организмы.

Они сложны. Теперь взгляд Шампольона на иероглифы стал другим, более цельным и объемным. Целью его было определить, что за тип знаков они собой представ­ляют, — пиктограммы (грубо говоря, картинки, обо­значающие предметы), идеограммы (картинки, обозна­чающие определенные идеи), своеобразный фонетиче­ский алфавит или, может быть, смесь всех трех типов.

Не переставая размышлять об этом, ученый попробовал сделать то, о чем, как ни странно, никто до него не доду­мался,— он сравнил количество слов в греческой и иероглифической частях. В греческом тексте Шампольон насчитал 486 слов, а в иероглифическом — 1419 знаков.

До этого момента исследователь исходил из допущения, что иероглифы — это идеограммы, так что каждый сим­вол обозначал некую идею или слово. Однако расхожде­ние при подсчете делало эту гипотезу несостоятельной. Тогда Шампольон попытался выявить группы иерогли­фических символов, которые могли бы обозначать слова, но таких оказалось только 180. Обнаружить явного ну­мерологического соответствия между двумя текстами никак не удавалось, и единственно возможным предпо­ложением в этом случае стал вывод о том, что иерогли­фическое письмо — смесь идеограмм, пиктограмм и фо­нетического алфавита, что делало расшифровку куда бо­лее сложной, чем предполагалось до сих пор.