Мастер Игры

Благодаря развитию этих двух особенностей — зрения и социальной структуры первобытных племен — наши примитивные предки еще два или три миллиона лет на­зад сумели разработать сложную систему охоты. Посте­пенно они становились все более изобретательными, оттачивая и усложняя мастерство, доводя его до уровня искусства. Став сезонными охотниками, они распро­странились по всей Евразии, приспосабливаясь без осо­бого труда к самым разным климатическим условиям. В процессе эволюции их мозг быстро увеличивался и около двухсот тысяч лет назад почти сравнялся по раз­меру с мозгом современного человека.

В 1990-е годы группа итальянских нейробиологов обна­ружила нечто, проливающее свет на то, почему наши ис­копаемые предки так преуспели в занятии охотой, и, от­части, на природу мастерства, которого достигают наши современники. Изучая мозг обезьян, ученые отметили активность в некоторых двигательных нейронах не толь­ко в моменты, когда выполняется какое-то конкретное действие (например, обезьяна хватает банан или тянет рычаг, чтобы получить арахис). Такую же активность нервные клетки демонстрировали, когда обезьяны просто наблюдали, как подобные действия выполняют их сосед­ки. Эти клетки получили название «зеркальные нейроны». Их активность означала, что приматы испытывают схо­жие ощущения, когда делают что-то сами и когда наблю­дают за чужими действиями. Следовательно, они могут ставить себя на место другого и воспринимать его движе­ния так, как если бы сами их производили. Это объясняет способность многих приматов к подражанию и доказан­ный факт, что шимпанзе умеют предвосхищать замыслы и действия своих соперников. Возможно, такие нервные клетки развились именно благодаря тому, что у большин­ства приматов имеется сложная социальная структура.

Недавние опыты подтвердили наличие подобных нейро­нов и у человека, причем у нас они устроены намного сложнее. Обезьяна, видя действие, может воспринимать его с точки зрения наблюдаемого и представлять его на­мерения, но мы, оказывается, способны пойти дальше.

Не видя никаких действий со стороны окружа­ющих, мы (хотя чужая душа — потемки!) умеем мысленно ставить себя на их место, проникать в их мысли и представ­лять, о чем они, возможно, думают.

Появление зеркальных нейронов позволило нашим предкам научиться понимать желания и намерения друг друга по тончайшим знакам, благодаря чему стали совер­шенствоваться навыки общения. Эти нервные клетки оказались принципиально важны и при изготовлении орудий — древний примат мог изготовить удачное ору­дие, следуя примеру своего соседа. Но важнее всего, ка­жется, было то, что нейроны дали возможность мыслен­но проникать в суть вещей, окружавших приматов. Года­ми наблюдая за животными, они умели отождествить себя с ними, «думать», как они, прогнозировать их пове­дение. Это позволяло преследовать и убивать добычу более эффективно.

Мысленное проникновение было применимо и к неживой природе. Изготавливая каменные орудия, искусные мастера ощущали свое единство с изделием. Кусок камня, из которого они высекали инструмент, становился как бы продолжением их руки. Они чувствовали его так, словно это была их собственная плоть, и это давало огромную власть над орудием и в момент изготовления и позже, когда инструмент применялся по назначению.

Достичь подобной мысленной мощи удавалось не сразу, она приходила с опытом, спустя годы упорного труда. Навыки — будь то выслеживание зверя или изготовле­ние копья — становились привычными.

Достигая авто­матизма, мастер уже не задумывался, что и как он делает, а значит, мог сосредоточиться на более высоких матери­ях: предугадать поведение возможной добычи, предста­вить, как будет действовать рука с продолжением в виде орудия.

Такое мысленное проникновение было древней, еще до появления речи, версией интеллекта третьего уровня — примитивным эквивалентом интуитивно без­ошибочного знания анатомии и перспективы, которым владел Леонардо да Винчи, или удивительных прозре­ний Майкла Фарадея, касавшихся природы электромаг­нитных явлений. Мастерство для наших древних предков означало умение быстро принимать действенные реше­ния и целостное восприятие среды, и в частности добы­чи. Не сформируйся у них такая способность, разуму древних приматов грозила бы перегрузка от массы ин­формации, необходимой для успешной охоты. Мощная интуиция развилась у них за сотни тысяч лет до появле­ния членораздельной речи, вот почему мы воспринима­ем это состояние как некую могучую силу, превосходя­щую нашу способность описать ее словами.