Мастер-класс 01. Кинодраматургия

В жизни Пушкина просчитывается все, о чем я сказал раньше. И это здорово, поскольку так мы познаем самого Бога. Пусть лишь через туманное стекло, как говорил апостол Павел, гадательно. Но есть вещи, которые мы никогда не разгадаем в судьбе человека, и есть причинно-следственные связи, которые мы никогда не проследим, какими бы умными мы ни были. Например, ответственен ли сын за грехи отца? Вот товарищ Сталин нам сказал, что сын за отца не отвечает. А пророк Моисей говорил иначе, отвечает то ли до пятого, то ли до седьмого колена. Пять или семь поколений должно пройти, чтобы грех как переступание через норму истончился и избылся. Это та же самая причинно-следственная связь, только мы не можем ее проследить, это выше человеческих сил. И самое сложное здесь — соотношение поступков, совершенных «здесь и сейчас», с поступками, которые совершили наши деды и прадеды.

Есть всякого рода частности в этом мистическом вопросе, которые смазывают картину предсказания судьбы человеческой, исходящую из теории драматургии. Например, в какой парадигме находится человек. Вот если он находится в христианской парадигме, то у нас есть хоть какая-то методология, а если он находится вне христианской парадигмы, то здесь уже сложнее, причинно-следственные связи запутываются, во всяком случае, для меня. Более того, если человек, как Наполеон, идет последовательно по дороге зла, то причинно-следственные связи как бы зависают на очень длительное время. Они начали работать у того же Наполеона, когда тот в конце жизни вдруг начал совершать нечто человеческое, гуманное, сойдя с ницшеанской тропы сверхчеловека. У него была возможность отбиться после Ватерлоо от сил коалиции, сделать из Парижа крепость, мобилизовав все население на защиту столицы, включая женщин и детей, и ему это предлагали маршалы. Народ, кажется, был готов к подобному акту самопожертвования. А Наполеон вдруг, в один из немногих случаев своей жизни, сказал: «Нет, стольких жертв моя Франция не выдержит. Всё. Я не могу рисковать детьми, женщинами, стариками». И это абсолютно благородный человеческий поступок. После этого причинно-следственная связь заработала, Наполеон был уничтожен в течение нескольких лет, он как бы сгорел изнутри. Странная история, не правда ли? Как будто скафандр, который ему сделал дьявол, прорвался, и человеческая сущность под ним стала доступной для воздаяния.

А теперь мы возвратимся к тому, с чего начали, к альтернативному кино. Теперь, по-моему, нам более ясно значение этого термина. Альтернативное кино полемически подвергает сомнению все то, что я вам сегодня сказал. Я говорю: предсказуемость и стереотип. А вы, альтернативщики, говорите: непредсказуемость и нестереотип. Я говорю: герой должен быть воплощением коллективного бессознательного, колдуном-отцом. А вы говорите: не колдуном и не отцом, и плевать нам на ваше коллективное бессознательное. Я вам рассказываю о пунктах композиции: завязка, кульминация, развязка. Вы говорите: плевать нам на ваши пункты, мы делаем что-то другое. Я говорю: что вы делаете? Вы говорите: мы делаем атмосферу, мы делаем метафору, мы хотим, чтобы весь фильм был изобразительной метафорой, через которую передается зрителю некий смысл, а может быть, просто чувство. Ну например, картина Александра Сокурова «Мать и сын», сделанная со мной в качестве сценариста: там почти ничего нет из того, о чем я говорил, но есть изобразительная метафора, фантастически красивая в своем визуальном воплощении. Или последняя картина Германа-младшего[20] «Бумажный солдат». Весь фильм — это одна изобразительная метафора, которую в Венеции я объяснял нашему жюри, потому что никто вообще ничего не понял. Вообще никто. Все сидели, и только один китаец — они, как правило, боевые — сказал через скептическую улыбочку: «И что вы сняли? Какова тема картины?» Я говорю: «Ну вы понимаете, это все довольно просто: американцы запускали космические корабли из-за достатка, а мы запускали космические корабли из-за нищеты». «А-а-а, — пробормотал китаец и задумался. — А почему кругом верблюды?» Я говорю: «Верблюды в Северном Казахстане, кажется, не водятся. Зато овчарок навалом...» «А-а-а, — говорит китаец. — Тогда понятно».

Если вы хотите мое мнение, то, в общем, я считаю, что и та, и другая модель драматургии не только имеют право на существование, но и вполне успешно сосуществуют. И, скажем, в 90-е годы был триумф альтернативной композиции. Вот я говорил вам, трехчастная композиция: завязка — кульминация — развязка. А Джим Джармуш[21] в картине «Мистический поезд» предложил альтернативу, где новеллы-люди группируются вокруг одного события. Если не видели, посмотрите. Композиция с перепутанной причинно-следственной связью есть у Тарантино[22] в «Криминальном чтиве». Если Джармуш сделал своего рода скромный «Фольксваген», он был один из первых, то спекулянт Тарантино создал уже «Бентли» на костях своего тайного учителя, и до сих пор его фильм — это икона у всех молодых людей, занимающихся кинематографом.