Мастер-класс

— Ох, я даже не знаю! Она вроде бы и в порядке, и чувствует себя неплохо, но в целом это просто кошмар. Твой отец вызвал доктора Мендеса, и тот никакого особого ухудшения не обнаружил. — Сухой смешок. — Никакого! Однако он был вынужден вколоть ей успокоительное, чтобы она наконец перестала проповедовать, но даже и тогда она не перестала. Все время кричит, что я непременно должна тебе позвонить. Я объяснила, что это невозможно, но она еще сильней раскричалась. Ох, Елена, ты только представь себе: эта кошмарная женщина лежит у себя в комнате и целый день колотит тростью по кроватной раме. Врачи отказываются давать ей более сильное успокоительное из-за того, что сердце у нее уже очень изношенное и слабое, но мне кажется, что она скорее убьет себя, если будет продолжать буйствовать. — Мама помолчала, потом что-то сказала отцу, явно стоявшему рядом, и снова возникла в трубке. — В общем, я просто с ума схожу и со стопроцентной гарантией вскоре окончательно попаду в чертову психушку! Ох, Герхард, пожалуйста, заставь ее прекратить!

Фредди, застывшая рядом со мной, все это, разумеется, слышала, и я одними губами сказала ей: «Ничего страшного», а потом попросила маму:

— Ты все-таки постарайся успокоиться. Возьми себя в руки, пожалуйста. Жаль, что меня там нет, я бы тебе помогла.

— А мне не жаль! Зачем еще и тебе-то мучиться? Да ты и сама не смогла бы здесь долго находиться — ведь она все время только и делает, что говорит, говорит, говорит… О сестре этой Мириам рассказывает. И так, не переставая, со вчерашнего вечера. Эл, твоего отца это просто убивает, и он… Черт! Он, кажется, сюда идет. Ты не вешай трубку, хорошо? — И она, вдруг словно спохватившись, спросила: — А ты-то как? И Фредди?

Мне очень хотелось все ей рассказать, но я прикусила язык.

— У нас все нормально, мам.

— Ну вот, папа пришел и говорит, что она рвется с тобой поговорить. Ты уж постарайся ее развеселить, пошути с ней, хорошо?

По телефону было слышно, как мама идет по коридору в дальнюю комнату, где теперь обитала Ома, и навстречу ей явственно доносится голос моей бабушки, довольно слабый, но тем не менее весьма пронзительный. Потом он зазвучал гораздо громче, и Фредди сразу потянулась к телефонной трубке. Она даже попыталась вырвать ее у меня из рук, но я сказала: «Подожди минутку», поскольку была совсем не уверена, что Фредди стоит слушать раздраженные вопли Омы.

— Ома, дорогая, как ты там? — сказала я.

— Не нравится мне быть такой старой! Старух никто никогда не слушает.

— Я всегда тебя слушаю.

— Твоей матери пришлось звонить Малколму и врать, что у меня совсем плохо с сердцем, только тогда он все-таки продиктовал ей этот телефонный номер и сказал, что по нему можно до тебя дозвониться, но только в самом крайнем случае. И все получилось, как видишь. Я же говорила им, что это вполне возможно! Но меня, как всегда, никто не слушал.

— Ну что ты, они всегда тебя слушают. И я тоже. Вот и сейчас я с тобой разговариваю, а Фредди стоит рядом и рвется с тобой поздороваться и поболтать.

— Не сейчас, Лени. Потом. Сейчас ты меня послушай. Помнишь, я рассказывала тебе о моей подруге Мириам? — Перед словом «подруга» бабушка как бы споткнулась на мгновение. Это была почти неощутимая заминка, но я все же ее заметила. А Ома уже продолжала, не дожидаясь моего ответа: — И потом я все думала, вспоминала… Это касается моего двоюродного деда… — она снова словно споткнулась, — и того, что случилось с сестрой Мириам.

Честно говоря, слушала я вполуха, пытаясь одновременно внушить Фредди, что она должна немного подождать, а заодно внимательно осматривая кабинет Марты Андервуд. На этот раз он был освещен гораздо лучше, да и выглядел намного уютней благодаря сногсшибательной настольной лампе «от Тиффани», отбрасывавшей на стену настоящий калейдоскоп цветных зайчиков.

— Ты пока этой красотой полюбуйся, — шепнула я Фредди, — посмотри, какие дивные краски, а я еще минутку поговорю с Омой и передам трубку тебе, хорошо?

Мне было слышно, как бабушка что-то сказала по-немецки моему отцу, затем в трубке снова зазвучал ее голос:

— У сестры Мириам была эпилепсия. Ну, знаешь, это такие припадки.

— Я знаю, что такое эпилепсия, Ома.

— Да. Конечно, знаешь. Так вот, через год после того, как я вступила в Союз немецких девушек, Мириам неожиданно пришла ко мне домой. Это было, по-моему, в сентябре. Возможно, в начале октября. Было еще не очень холодно, и, по-моему, шел дождь.

Отец на заднем плане выразительно кашлянул и сказал:

— Ты просто изложи ей суть, Mutti. Описания погоды Лени совершенно ни к чему.

— Мне все-таки кажется, что в тот день шел дождь, — сказала Ома, словно не слыша моего отца. — Мы с Мириам тогда уже совсем перестали общаться, даже не разговаривали, но она все-таки пришла, причем одна, и спросила у моего отца, можно ли ей со мной увидеться. Да, Герхард, тогда действительно шел дождь. Я хорошо помню, что на Мириам был ее блестящий плащ и совершенно грязные туфли, она даже в дом заходить из-за этого не хотела.