Мастер-класс

Лишь в последнюю минуту я вдруг вспомнила слова мамы, сказанные сегодня утром, когда я от них уезжала:

— Ты действительно хочешь это сделать?

Да, мама, мне бы хотелось, чтобы существовал другой ответ, а не тот, который я дала тебе:

— Я вынуждена.

В пяти кварталах от моей школы я на минутку остановилась, чтобы еще раз взглянуть на «письмо Малколма» с его подписью, состоящей из острых колючих углов с завершающим лихим двойным росчерком. Красиво и весьма агрессивно.

Парк, возле которого я остановилась, примечателен двумя контрастными типами посетителей. Первый — это все уменьшающаяся группа пожилых людей, которые спят на скамейках, завернувшись в старые одеяла и мятые газеты, и привыкли мгновенно исчезать, если мимо проедет полицейский внедорожник. Вторую группу, более разношерстную, составляют крепкие молодые люди лет двадцати верхом на ободранных велосипедах и с почтовой сумкой через плечо, обычно закинутой за спину. Именно эти-то и были мне нужны.

Держа двадцатидолларовую бумажку в одной руке и конверт, адресованный директору Серебряной школы имени Давенпорта, в другой, я направилась к наиболее дружелюбно выглядевшему курьеру. Правда, дружелюбным его можно было назвать, только исходя из свойственных велосипедным курьерам стандартов — это ребята ловкие, быстрые и жестокие; что называется, пленных не берут; готовы ехать на красный свет и вечно заставляют перепуганных пешеходов жаться к домам в лабиринте узких улочек Вашингтона, округ Колумбия. Если двадцать долларов этого мальчишку не убедят, подумала я, то заплачу сорок.

Но двадцать оказались суммой вполне достаточной. Курьер выслушал мои инструкции, вбил нужную информацию и адрес в свой телефон и, вскочив на велосипед, тут же умчался. Если все пойдет, как задумано, я снова увижу его сегодня днем в центральном офисе управления школами.

И он точно ничем не покажет, что узнал меня.

Отделение естественных наук Серебряной школы имени Давенпорта было воткнуто между двумя из десяти улиц, образующих подобие круга, Дюпон-Сёркл. Это был прекрасный особняк в стиле модерн, некогда служивший клубом для богатейших жительниц Вашингтона. Десять лет назад клуб пожертвовал и дом, и участок земли вокруг него компании «Достойная семья», и через некоторое время, когда здание стало для компании маловато, она отдала его элитной серебряной школе. Я поставила машину на подземной стоянке, расписалась у главного входа и поднялась по широкой лестнице в бывший бальный зал, ныне превращенный в просторную аудиторию, где уже сидели несколько десятков моих коллег, погруженные в нервное молчание.

Доктор Чен, которая первый год ведет продвинутый курс химии, негромко постукивала ручкой в такт некоему аллегро, слышному только ей одной. Доктора Стоун и Стоун, супружеская пара, которые ведут продвинутые занятия по испанскому и французскому языкам, устроились в заднем ряду и обмениваются какими-то вымученными улыбками — такое ощущение, что уголки рта им растягивают чьи-то невидимые руки. Мне, разумеется, тут же потихоньку сообщили, что у миссис Стоун после предыдущего тестирования чуть не случился удар. Доктор Чен при всем ее внешнем хладнокровии и вызывающей зависть учащихся способности помнить наизусть всю периодическую таблицу элементов тоже, по всей видимости, волновалась; я заметила, как она украдкой сунула в рот какую-то таблетку и запила ее тем, что выглядело как вода, но, по-моему, обладало куда более расслабляющими свойствами.

Каждый человек имеет право «оказаться на грани». У всех разные возможности нервной системы. Чисто академической части теста недостаточно, чтобы лишить места человек двадцать, получивших минимальные показатели, зато административный его раздел — полные пять страниц, присланные из Министерства образования, по которым будут оценивать, достаточно ли хорошо мы разбираемся в новых политических веяниях и правильно ли их понимаем, — любого способен свести с ума. Наши докторские диссертации не обеспечили нам должной подготовки к вечно эволюционирующим планам Мадлен Синклер. А потому я рада, что тот документ, который я подделала сегодня утром, способен поднять ставку кое-кого из моих коллег. И очень хорошо, что им ничего об этом не известно; пусть так и не узнают, какие ужасные слова — приговор самой себе — я осмелилась написать. Всего несколько слов — и запросто получаешь куда более серьезное наказание, чем перевод в зеленую школу. Я попыталась проглотить колючий комок собственной вины, застрявший у меня в горле, и оказалось, что вкус-то у вины очень даже горький.