Мастер-класс

Возможно, все матери полусумасшедшие. Возможно, это часть той сделки, которую мы заключаем, когда решаем позволить своему телу стать вместилищем и питательной средой для растущего ребенка; когда лежим, широко раздвинув ноги, и наши внутренности скручиваются узлом от боли; когда мы без конца тужимся, тужимся, тужимся, и нам уже начинает казаться, что силы совсем кончились; когда мы много ночей подряд бодрствуем, устроившись в кресле-качалке или на козетке возле рожденного нами крошечного существа, и покрываемся испариной при малейших изменениях в его аппетите, весе или температуре его тела.

Да, я совершила безумный поступок, приехав сюда. Но не менее безумный поступок я совершила бы, оставшись дома.

И теперь, так или иначе, выбора у меня не было.

Мы надели пальто и снова потащились по пустому коридору к выходу, мимо уже знакомых нам Шалтай-Болтаев. Если выбор сделан, все прочие варианты значения не имеют.

В столовую мы вошли последними. Там уже было полно народу, и миссис Андервуд посмотрела на нас весьма сердито, хотя когда я глянула на часы, то оказалось, что мы опоздали максимум на пять минут. Человек пятнадцать — мужчины и женщины в серой форме — уже сидели за столами; за каждый столик садились четверо. Две пожилые уборщицы поспешно принялись вытаскивать для нас дополнительные стулья из-за того стола в передней части столовой, откуда миссис Андервуд и мисс Грей вели наблюдение за всем помещением. Для детей — их было более сотни — были поставлены длинные скамьи без спинок, на которых они сидели довольно тесно, уставившись в стоявшие перед ними тарелки.

Перед глазами у меня мелькали тысячи, десятки тысяч сценок, виденных мной ранее в школьных кафетериях. Эти воспоминания перетекали одно в другое, точно смонтированные куски клипа: вот третьеклассники сдирают с бутербродов ломтики копченой болонской колбасы, съедают их, свернув трубочкой, а в хлебном мякише проедают дырку; вот баскетболисты из команды старшеклассников, продолжая одной рукой стучать по мячу, успевают одновременно откусывать чудовищные куски от больших красных яблок; вот компания местных умников, «яйцеголовых», устроилась поодаль от остальных, разбирая какое-то сложное алгебраическое уравнение; а вот неизбежные драки с использованием реквизита, принесенного для уроков домоводства.

Мне были так хорошо известны все звуки и запахи школьных столовых, что одного лишь взгляда на столовую государственной школы № 46 оказалось достаточно, чтобы понять: здесь все иначе, все здесь как-то неправильно.

Какой-то мужчина, худой, хрупкий и чуть ли не горбатый, согнулся над своей тарелкой, но глаза его так и шныряли туда-сюда — казалось, он следил за поединком стремительно движущихся теннисистов. Когда он поднял руку с зажатой в ней вилкой, я обратила внимание, что на руке у него всего три пальца. Рядом с ним сидела женщина с густыми черными волосами, в которых виднелись седые пряди. На губе у нее был заметный шрам, явно оставшийся после операции по устранению «волчьей пасти». Если не считать этого шрама, она была очень красива.

Среди обедающих были толстые мужчины и лысеющие женщины, люди с уродливыми крючковатыми носами и скошенными подбородками. А в дальнем углу четверо молодых людей, на лицах которых еще сохранились шрамы от многочисленных юношеских прыщей, о чем-то шептались, близко склонившись друг к другу, но моментально выпрямились и умолкли, когда миссис Андервуд попала в них испепеляющей молнией своего взгляда. Рядом с нашим столом виднелись колеса автоматического инвалидного кресла.

В общем, здесь царило то же разнообразие, что и во всех прочих столовых, которые мне доводилось видеть раньше, за исключением одной, но весьма существенной, отличительной детали: всякое разнообразие в этой комнате имело отношение к тому или иному варианту ущербности или безобразия.

Мелисса тоже обратила на это внимание, потому что, склонившись к моему уху, шепнула:

— Какая жалость, что нельзя прямо сейчас сказать: «Господи, слава тебе! Мы больше уже не в Канзасе!»

— Это точно, — тоже шепотом откликнулась я.

Дети были разного возраста — от первоклашек с вытаращенными глазами до долговязых старшеклассников, которые все еще растут, пытаясь достигнуть порога взрослости. Я пробежала глазами по тому ряду, где сидели девочки, и увидела Фредди.

И время для меня тут же остановилось. Все, что происходило далее, воспринималось мной как нарочито замедленное перемещение неких слайдов, которые с точно рассчитанной скоростью показывал мне некий невидимый оператор.

Первыми пришли в движение мои ноги — правая, левая, шажок, еще один. Затем сама собой на моей физиономии расплылась улыбка чуть ли не до ушей. Затем я, возможно, издала какое-то восклицание. Впрочем, возможно, мне это только показалось — «саундтрек» этого странного «фильма» вообще напоминал серию неких приглушенных подводных шумов. Моя рука сама собой погрузилась в карман жакета и извлекла оттуда пакетик печенья, захваченный мной из дома. Это было любимое печенье Фредди.

Еще шажок и еще, и вдруг остановка кадра.