Дело в том, что Боги не просто так наказали моего друга Тантала за то, что он украл у них амброзию.
Дело в том, что если её съест кто-то с неподготовленным разумом — то крыша его поедет глубоко и надолго. Те, кто отведает лишь чуть-чуть амброзии — становятся просто одержимы ею и при малейшем намёке на вкус или аромат пищи Богов теряют рассудок. Те же, кто съест много — впадут в нечто наподобие вкусовой комы.
Говорят, что свиньи могут оргазмировать до получаса. А вот люди, которые не знали меры в поедании амброзии, ловят похожее состояние месяцами. Лежат себе, трясутся.
Кайфуют, одним словом.
Но вы не подумайте. Не то, чтобы у Богов были какие-то убеждения, не позволяющие делать из людей наркоманов. Очень даже наоборот. Они только за. Подсадить человечество на амброзию, чтобы все миллиарды душ в дикой ломке молились божествам… идея, по их мнению, очень даже неплохая.
Вот только многочисленные эксперименты Ганеша на эту тему со всякими дикими, изолированными племенами давали совсем обратные результаты. Общество скорее становилось неконтролируемым — люди начали яростно вырезать друг друга, чтобы при следующей раздаче пищи Богов им досталось больше.
Явно не лучшее средство для поднятия количества молитв. Поэтому лавочку с раздачей амброзии прикрыли.
Я набрал себе тарелку и снова искоса глянул на Лебужона. Очевидно, шеф относился к числу тех, кто когда-то один раз попробовал еду Богов и теперь не могут себя контролировать.
— Думаю, вам лучше сегодня посидеть не диете, — я попытался вежливо улыбнуться.
Шеф лишь дёрнулся, хватая воздух ртом. Он жадно следил за каждым моим движением.
Движений у меня, правда, было немного. Я поднёс тарелку ко рту, закрыл глаза и отпил.
Ну, ничего так.
Из хороших новостей — голод эта штука утоляет буквально сразу, один из приколов её божественности. Из плохих — все слухи про то, что именно в ней секрет бессмертия Богов, оказались полной туфтой. Воспоминания о чём даже её вкус делали для меня каким-то горьким. Просто в своё время я имел честь убедиться в этом лично, когда накормил ею пять приговоренных к смерти узников. Ну… разве что головы их покатились от топора палача чуть более весёлыми, чем обычно присуще казнённым.
В целом, мне понадобилось всего несколько глотков, чтобы опустошить всю тарелку.
Лишь утолив голод, я понял, что сцена, которая разворачивается вокруг меня — куда более напряжённая, чем мне казалось раньше.
— Шеф! Шеф! Успокойтесь! — Филя, что всё это время стоял рядом со мной, незаметным образом переместился к шокированным стажёрам. — Хватит, шеф!
Толпа стажёров во главе с Филей держала шефа Лебужона, который с налившимися кровью глазами наблюдал за тем, как вылитые мною остатки еды круговоротом исчезают в сливе раковины. Мужчина шипел и рвался ко мне, что было сил.
А затем раздался крик.
Всё произошло очень быстро. Лебужон взревел — и вмазал одному из стажёров, которые держали его, локтем по носу.
Всего секунды достаточно, чтобы он освободился и схватил нож; толпа моментально шарахнулась от него, от греха подальше.
Я успел лишь поднять руку. В следующую секунду вышеупомянутый нож прилетел прямо в неё; с обратной стороны ладони показался его кончик.
Сука.
Впрочем, у меня даже не было времени осознать боль от ранения. Два шага — и обезумевший Лебужон уже стоял передо мной. Схватив с плиты сковородку с кипящим маслом, мужчина попытался меня ею огреть, однако в последний момент я уклонился и вдарил шефу ногой по бедру. Тот упал на колено, глядя на меня с чистейшей ненавистью; сковорода с громким стуком ударилась об кафельный пол кухни, зашипело пролитое масло.
Спустя мгновение я уже бил Лебужона головой о металлическую столешницу.
Раз.
Два.
Шеф выключается.
Я выдыхаю.
Готово.
Вокруг меня тут же собралась толпа стажёров — кто-то хотел вызывать полицию, кто-то кричал про врачей. Филя, не придумав ничего лучше, оторвал рукав своей футболки и принялся перематывать мою ладонь.
Впрочем, я лишь решительно отодвинул его в сторону, улыбнулся и вытащил из руки нож.
Кажется… сработало?
Я оставил все заботы по урегулированию ситуации на кухне на Филю и бодро зашагал обратно в свою комнату. Хорошо, что дело шло к ночи, а потому в коридорах никто не шарахался от парня, что каждые несколько метров ходьбы поднимает перед собой продырявленную ножом руку и чему-то улыбается.
А улыбаться было чему.
После того как я вырубил Лебужона, мне в глаза бросилась рана.
Вернее, её края.
Вернее, аловатое свечение этих краёв и отсутствие крови вокруг дыры.
Вернее…
Короче говоря, рана затягивалась. Вроде бы. Затягивалась со скоростью, что сильно превосходила нормальную регенерацию человеческого тела. Тогда, в начале, ей мешал нож, однако теперь она за считанные минуты, кажется, стала в несколько раз меньше, чем была изначально…
Я раз за разом всматривался в ладонь в попытке понять, не придумал ли я это себе.
Печать снята.
Осталось только понять, какая именно.