Мастер побега

Вывалив тушу Скелета на руки подчиненному, Толстой с бравым кряканьем поправил на себе форму, поправил фуражку, съехавшую набок, и чуть ли не строевым шагом подошел к двери. Он заговорил совсем другим голосом, это вообще был какой-то другой Толстый. Рэм слышал его сквозь пелену и удивлялся – той частью сознания, которая все еще сохранила силы откликаться на происходящее снаружи.

– Я не знаю, кто вы, быть может, медсестра или фельдшер, но в данный момент вы разговариваете не с уголовным элементом, а с представителем командования Повстанческой армии. Выполняя боевую операцию, наша воинская часть понесла потери. Нам не нужен ваш спирт или ваше имущество. Но мои товарищи нуждаются в быстрой и квалифицированной медицинской помощи. Мы готовы за нее расплатиться с вами по чести, но если вы не сочтете возможным помочь соотечественникам, сестра, мы вынуждены будем принять…

Бух!

Дверь распахнулась, ручка ударила в стену. Прямо в нос Толстому уперлись два ствола старого тяжелого дробовика. Смуглокожая, плосколицая и широкоскулая женщина в унтер-офицерской шинели и медсестринском платке процедила:

– Кто тут тебе соотечественник, палач?

Если бы кто-нибудь приложил к ее физиономии тарелку, то лоб, щеки и подбородок точно коснулись бы краев, но приплюснутый нос ни при каких обстоятельствах не дотянулся бы до серединки.

– Так вы – пандейка! – воскликнул Толстый с недобрым изумлением.

Хрензапомнишь непонятным образом ухитрился, не отпуская Рэма, передернуть затвор винтовки. Дикую дивизию, наступавшую вместе с Монархическим корпусом с территории Пандеи на северную часть уезда, помнили очень хорошо. Ее чудом остановили в дневном переходе от форта Кажется, союзники перессорились, а иначе давно развевался бы над Черогу пандейский пятихвостый штандарт…

Женщина в левой руке сжимала поводок, прицепленный к ошейнику фантастической псины, больше похожей на громадную крысу, густо обросшую клочковатой шерстью. Псина ответила на щелчок затвора долгим утробным рычанием.

– А, у вас и на самом деле раненые… – констатировала хозяйка больнички. – Что ж вы сразу-то не сказали? Никогда ничего толком не объяснят! Втаскивайте. Только ноги всем вытереть! Я тут грязи не потерплю!

Псина посмотрела на свою госпожу с тоской во взоре: ну, может, разрешишь их… разочек… того? А? Мясо же, мясо! Та в ответ угрюмо рявкнула на собаку, и собака тихо убрела внутрь. За ней по полу волочился натуральный крысиный хвост – длинный, тонкий, голый.

– Вот же тварь помойная… мутантина! – заметил Свистун.

– Да нет, просто горских кровей, потому и нос такой, – машинально ответил ему Толстый, помогая заволочь Скелета внутрь.

– Я про собаку…

И тут на Рэя накатила дурнота Он уже плохо видел, плохо слышал и плохо соображал. Кажется, его где-то положили на… на… плоское… содрали остатки шинели, располосованной осколками, содрали форму, заляпанную кровью, содрали сапоги, содрали вонючее исподнее… Потом оставили на холоде… Он едва различал раздраженные голоса где-то над собою и в стороне. Что-то там про двух мертвецов… сами вытаскивайте и закапывайте… сами раздевайте!.. это не моя работа… а этот… этот… просто кровью истек… да кто его знает, выдержит, если здоровый… как получится… два осколка через грудь борозды ему пропахали и ушли… еще один навылет… четвертый… четвертый… смотри-ка, торчит…

В плечо Рэму ударила оглушительная боль. Словно плечо его – пивная бутылка, и какой-то злодей со всего маху ударил по бутылке молотком. Ему показалось, что плечо его звоном разлетелось вдребезги. Потеряв от боли зрение и слух, он рефлекторно согнулся и вновь разогнулся, ударившись черепом о твердую поверхность. Вой вырвался из Рэмова горла.

Какое-то время он не понимал ничего из происходящего вокруг. Потом реальность вернулась к нему рывком. Оказывается, прошло не столь уж много времени.

– …чем я его кормить буду?

– Послушай, ты, кончай булькать! Вот тебе сала, – с этими словами Толстый вынул из кармана шинели шматок, обвернутый чистой тряпицей, – Сменяй на крупу. Харчуйся сама и ему давай. Потом еще дадим, не беспокойся, только сбереги нашего товарища… А не сбережешь, я тебе вот в эту самую башку лично пулю положу.

Он приставил медсестре револьверное дуло к переносице. Но она только смотрела на Толстого холодно и презрительно. Во всяком случае, Рэму казалось, что именно презрительно, – как следует разобрать он не мог, перед глазами плыло. К тому же темно, окна-то закрыты ставнями… Зато он отлично расслышал, как женщина сказала Толстому, когда он отвел револьвер:

– Мне срать на тебя, на твою пушку и на твое сало. Просто мне положено заботиться о больных и раненых. И я буду заботиться, хоть трава не расти. Даже о таких уродах, как вы все.

– Мое дело предупредить, – ответил ей Толстый. – Всё, мужики… то есть, бойцы, уходим. Всё!

И на прощание крепко сжал Рэму руку.

– Дождись, брат. Хрен бы мы без тебя хлеб спасли…