<…> рождение образа из звука, рост и членение образа в систему образов, и наконец всплывание в ней тенденции, совпадающее с заковкой в слоговую форму. Формование протекает двояко: от звука к слоговому оформлению, как процесс осознания стиля, где слог – итог осознания; и от звука посредством сюжетного образа к осознанию смысловой тенденции. Если фазы двоякого оформления вполне наложимы друг на друга (первая на вторую) и наложим ряд на ряд (слоговой на смысловой), то установлена связь тенденции к слову со словом тенденции в общем источнике, питающем и слова, и понятия[737]
.Если словоупотребительный механизм, как его описывал Потебня, пусть не прямо, а лишь опосредованно, но все же ориентирован в конечном счете на производство известного значения, то у Белого значение неизвестно и ни в коем случае заранее не предопределено. По Белому, автор не должен подбирать слова и образы для выражения значения, и вообще не должен чересчур сознавать и планировать свой замысел. Смысловая тенденция, о которой он говорит, должна складываться сама собою, автор должен лишь уловить ее, почувствовать, интуитивно поймать и следовать за ней. И это в невиданной до того мере реализовано в его романах.
Художественное словоупотребление Белого как будто исключает всякую иллюзию однозначного соответствия слова явлению. Словесное творчество Белого может симулировать процесс означения сцеплением образов, постоянно обещая и бессрочно откладывая достижение значения. Этот способ выстраивания дискурса сближает поэтику Белого с важным механизмом функционирования речи в бессознательном, на который указывает теория автофикшн: уклонение семиотической цепочки означающих – в ее бесконечном развертывании – от достижения значения. Ориентированность бессознательных ассоциаций на задержание материализации смысла достигается приращением к семиотической цепи по сходству все новых и новых означающих, чей доступ к означаемым частично блокирован. Это предотвращает реализацию «назревающего сообщения», заменяя его кружением семиотической цепи вокруг не воплощающегося значения. Областью откладываемого значения может быть любой брезжащий автору смысл, а то и авторская мистификация – манящий смысловой мираж.
В следующем примере из «Котика Летаева» сложная конфигурация символа зависит от развертывания в предложении синонимически-антонимического ряда свет-тьма, которое подкрепляется рядом очевидных созвучий:
Умирает во мне жизнь какого-то звука: не меняет значений, не гонит значений; объяснение – не возжжение блесков уже, потому что комнаты Блещенских Клёсей потушены, а объяснение папино, что эта жизнь есть пустая, мне – мрак; объяснение это сдувает все блески <…>[738]
.В теме «объ-яснения
», развивающейся в этом отрывке, можно, как в микрокосме, увидеть структуру одного из руководящих мотивов всей повести: мотив смысла как света. Ассоциация между членами ряда по противоположности (ясность – мрак) столь же сильна, как и ассоциация его элементов по сходству (ясность – блеск; мрак – тьма), так как признак, собирающий те и другие означающие вместе в одном высказывании – положительная или отрицательная принадлежность опорных слов к одному ряду, ряду света. Игра слов и звуков создает образную картину, настроение (грустно), работает на мотив, но не настаивает ни на каких значениях (несмотря на присутствие слова «значение»), не указывает определенно на явления, не ведет к завершению. Взаимодействие между означающими наглядно, их связь с означаемыми в лучшем случае туманна.Организуя слова в сочетания, человеческое сознание, согласно Белому, организует для себя окружающие его явления мира, но в основе процесса не буквальное соответствие каждого словосочетания соотносимому с ним явлению и, следовательно, не параллелизм синтаксического ряда некоему ряду явлений, а динамика самих языковых связей: «Смысл живой речи вовсе не в логической ее значимости; сама логика есть порождение речи <…>»[739]
. Белый переносит акцент со смысловой организации речи на звуковое и образное сцепление слов. В триаде