Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери»

– Избавьте меня от вашей болтовни, сударь, она мне надоела, – обрушился на него Бехайм. – Я свои деньги верну, пусть даже сперва мне придется переломать Боччетте все кости, одну за другой.

– А что скажет ваша возлюбленная, – с любопытством и легкой насмешкой вставил художник д’Оджоно, – если вы этак с ним обойдетесь?

– Моя возлюбленная? Да что вы знаете о моей возлюбленной? – спросил Бехайм. – Я не докучал вам рассказами о том, кто здесь, в Милане, моя возлюбленная. О ком вы толкуете?

– О Никколе, ведь она и есть ваша возлюбленная, – ответил д’Оджоно. – Что ни день вас видели в крестьянском трактире возле монцской дороги, и там вы ждали ее. А она, точно лань, бежала к вам в своем единственном приличном платье.

Бехайм вскочил и яростно огляделся по сторонам, словно здесь, в трактире, его окружали смертельные враги.

– Да как вы смеете, сударь, вмешиваться в мои дела? – возмущенно осадил он д’Оджоно. – Не все ли вам равно, кто моя возлюбленная? Допустим, это она… так вот: платьев у нее будет сколько угодно, уж я позабочусь. Но, черт меня побери со всеми потрохами, при чем тут Боччетта?

Теперь настал черед д’Оджоно удивиться и впасть в замешательство.

– Ну и ну! – воскликнул он. – Вы что, прикидываетесь или вправду не знаете, что она дочь Боччетты?

– О-о, – простонал охваченный ревностью Симони, – дочка ростовщика, Никкола… значит, он ее возлюбленный? Значит, это с ним она… с этим немцем…

Точно затравленный собаками кабан, Бехайм глядел на них остановившимся взором.

– Что вы такое говорите? С ума посходили, не иначе! – выкрикнул он, уже зная, твердо зная, что они говорили правду, и по сердцу его словно ножом полоснули.

Глава 10

До самого рассвета, мучимый отчаянием и яростной болью, гонимый своими смятенными мыслями, он бесцельно бродил по городу, кружил узкими темными улочками, пока они не вывели его к обводной стене и каналу Навильо с крестом св. Евстахия, где начинались живые изгороди и садовые ограды, и к воротам новой богадельни, из окон которой пахло свежим хлебом, еженощно выпекаемым за счет Мавра, а потом долго шагал обратно, пока не добрался наконец до Рыбного рынка и мимо лавок менял не вышел к ратуше, а оттуда на Соборную площадь. Там он, смертельно усталый, рухнул на ступеньки портала, но, не в силах успокоиться, тотчас же вскочил и возобновил свое безрадостное блуждание.

«Скверную новость мне сообщили, – на ходу говорил он сам себе. – Воистину хуже не придумаешь, подобных вестей даже Иов не получал. Экий злой подвох! Экое коварство! Обманут я, обманут! Смотрит-то она бесхитростно, прикидывается, будто предана мне телом и душой, улыбается, говорит обо всем, о чем угодно, но помалкивает, что отец ее – этот жалкий мошенник. Ах, каков мошенник! И какая неудача, что я нарвался на нее! „Дочка ростовщика“ – так назвал ее в трактире этот лысый, с усиками, ах, как это легко говорится, да и звучит неплохо. Но „дочка Боччетты“ – звучит совсем по-другому, как удар в лицо. Ну и дурак же я! Чем я думал? Как позволил себя заманить? В какую западню угодил? Почему поддался этой обманной любви? Куда она меня заведет? Лукардези… она сказала, что мать ее из дома Лукардези. Да, мать! А папаша – Боччетта, и об этом она не обмолвилась, ох, чтоб ему провалиться в преисподнюю, да и ей вместе с ним!»

Бехайм остановился и прижал руку к груди – сердце стучало словно молот. В его смятенной душе гневная эта мысль уже стала реальностью. Он прямо воочию увидел, как Никкола бредет по дороге в ад и, охваченная пламенем, исчезает в огне, и перепугался, ему почудился в бездонных глубинах горестный крик, жалобный зов, и с неодолимой болью он осознал, что и теперь еще любит ее.

«Этот голос! – сетовал он, шагая дальше. – Как он берет за душу! Если б я мог навеки изгнать его из моих ушей! Но ведь обратись ко мне разом тысяча голосов и среди них этот, я бы услышал только его. О Господи, Боже милосердный, дай мне забыть ее голос, дай забыть все, что влекло меня к ней, все, чем она приковывает, возьми у меня память о ее голосе, ее походке, взгляде, объятиях, улыбке… о Боже милосердный, дай мне забыть, что улыбается она так, как улыбаются одни только ангелы, Ты знаешь, она дочка Боччетты, избавь же меня, Господи, услышь мою мольбу, дай мне навсегда забыть ее или возьми мою жизнь, так будет лучше!»

Теперь, когда он воззвал к Господу и столь проникновенными словами попросил Его помощи, на сердце немного полегчало, и теперь он старался посмотреть на случившееся другими глазами.