Мастер войны

Карл был спокоен. Он снова достал трубку и стал неторопливо набивать ее табаком. Запах загорского табака всецело завладел его обонянием, отбросив прочь все множество разнообразных запахов, витавших вокруг Карла, даже запах ужаса, доминировавший в этой пестрой палитре еще мгновение назад. Он набивал трубку, лениво думая о самых разных вещах, и единственное, что мешало ему всецело отдаться тихой радости покоя среди взбаламученного противоречивыми эмоциями мира, это пристальное внимание двух женщин из Семейной ложи, уже который час не выпускавших его из виду. Такое внимание казалось необъяснимым, тем более что, как он подозревал, каждая из них имела свою особую причину интересоваться совершенно незнакомым ей человеком. Ему было любопытно, что у них на уме, что ими движет, что в нем привлекло их капризное внимание. Однако он знал, что рано или поздно, получит ответы и на эти вопросы, как всегда получал ответы на все разумные вопросы, на которые так щедра была его бродяжья жизнь. Или не получит… С другой стороны, женщины смотрели на него с таким напряжением – которое только усилилось в последние минуты, – что Карл склонен был полагать, что никуда они не денутся – ни женщины, ни вопросы, – и любопытство его так или иначе, но будет удовлетворено.

А вот Дебора на него не смотрела. Сидела на передней скамье, с которой встала лишь однажды, два часа назад, чтобы через считанные минуты вернуться обратно с выражением потрясения на прекрасном лице, сидела выпрямив спину и высоко подняв голову и ни разу не повернулась, чтобы посмотреть на Карла. И то сказать, с чего бы ей на него смотреть? Кто он ей? Что, кроме стечения обстоятельств, их связывает? Вероятно, она, как и большинство людей на ее месте, смотрела сейчас в свое будущее, каким нарисовали его жестокие законы Сдома и ее собственное воображение. Карл видел ее напряженную спину, золото ее вьющихся волос и едва ли не физически ощущал охватившее ее отчаяние. Впрочем, аура отчаяния, плотная, как туман над болотом, давно уже висела над скамьями проигравших и отверженных.

Судьи ушли. И служители, стоявшие с краю Беговой тропы во все время испытаний, готовые тут же выполнить любое поручение судей, исчезли тоже. На всем Гончем поле осталась лишь группа несчастных, потерянных людей, сидящих на скамьях участников Фестиваля. Приближалась развязка. Карл чувствовал, как со спины подходят к ним стражники, охватывая скамьи полукольцом. Он не стал оглядываться, как сделали это некоторые другие. Оглянувшись, он наверняка не увидел бы ничего для себя нового. Так имело ли смысл суетиться?

Карл усмехнулся, хотя веселья в его усмешке не было вовсе, и, достав огниво, закурил. Закуривая, он смотрел вперед, на залитую лучами заходящего солнца Семейную ложу. К сожалению, как ни сильны были его глаза, рассмотреть выражение лиц и глаз двух едва ему знакомых черноволосых красавиц Карл не мог.

– Следуйте за мной! – равнодушно приказал появившийся откуда-то сбоку офицер и неторопливо пошел в сторону княжеской ложи.

Он не оглядывался. Он знал, что они пойдут за ним, потому что больше им ничего не оставалось, оказавшимся в одиночестве под взглядами горожан, смотревших на непрошедших испытание с притихших трибун ипподрома. Разве могли эти жалкие люди – практически уже рабы Сдома – не подчиниться воле города, прозвучавшей из уст офицера? И они встали со своих скамей и пошли за офицером. Пошел с ними и Карл.

Начиналась финальная часть Фестиваля. Без нее, как понимал Карл, праздник не был бы праздником, а зрелище зрелищем.

6

– Я объявляю протест! – Голос у девушки в алом платье был звонким и сильным и прозвучал в наступившей торжественной тишине как удар хлыста.

– Протест, – подхватили трибуны, и удивленный ропот пронесся по ипподрому, наполнив воздух тревогой и напряжением.

– Протест, протест, про…

– Протест? – Кое-кто из Кузнецов – и не только Кузнецов – с удивлением и раздражением посмотрел на молодую сестру, но возражений не последовало. По-видимому, она была вправе протестовать, если таково было ее желание. Но право – это одно, а его реализация – совсем другое. Поэтому и были удивлены и раздражены – хотя, вероятно, и по разным причинам – свидетели этой сцены.

Стоящий у перил своей ложи князь Семион тоже удивился. Он чуть подался вперед и посмотрел вниз, но увидеть девушку не смог – она находилась почти прямо под его ногами, и край балкона надежно скрывал ее от княжеского взгляда.

– Кто протестует, и в чем состоит протест? – громко и торжественно вопросил первый герольд.

– Я, Анна дочь Кузнеца, протестую, – резко ответила девушка, оставшаяся сидеть в своем кресле. – Один из них не принял участия в испытании!

– Это его право, госпожа, – ответил герольд. – Никто не может требовать от человека иного, если таково его желание. Но, войдя в Сдом в Фестивальную ночь, он принял на себя определенные обязательства, вне зависимости от того, участвовал он затем в испытании или нет. Таков закон.