Мастера детектива. Выпуск 4

— Душа убийцы… — сказал он, — …остается душой убийцы… пока преступление не совершено. А потом наступает реакция. У всех непрофессиональных убийц, у всех, кто сохранил хоть какие–то остатки совести. Я думаю сейчас об орудии преступления. Жертва повержена — убийца стоит над ней с орудием в руках. Орудие теперь для него — символ совершенного преступления. Символ, от которого он хочет отделаться. Будто, отделавшись от орудия, он зачеркнет свой поступок. Ненависти, агрессивности уже нет и в помине — убийце надо лишь избавиться от символа греха. Почти всегда он впоследствии возвращается к месту преступления. Когда чувствует, что ему самому угрожает опасность. Но далеко не все это делают. Странным образом, самые трусливые — те, кто не решается вернуться на место преступления, оказываются, как правило, самыми везучими. Везучими в том смысле, что их не сажают в тюрьму. Душа убийцы, ход его мыслей — загадочное явление…

Он зажег сигарету.

— А что ты скажешь о неудачливом убийцей — спросил Карл–Юрген.

Кристиан не ответил. Я не знал, о чем он задумался. Нам все время казалось, что он ломает голову над чем–то неразрешимым.

Но я недооценивал брата — хотя тогда, в те серые зимние месяцы, я этого не понимал. За его рассеянностью скрывалась напряженная работа мысли, но ни Карл–Юрген, ни я в ту пору не могли за ней уследить.

Мы ждали.

В пользу февраля можно сказать только одно: в этом месяце мало дней. Но зато выдались они такие короткие и пасмурные и снегу выпадало так много, что, казалось, февраль никогда не кончится. Я помогал полковнику Лунде разгребать снег.

В остальные часы я делал то, что мне было официально поручено: занимался с Викторией. Это оказалось на редкость легкой задачей.

У меня перебывало много учеников, но никогда не было таких, как она. Она обладала удивительной способностью сразу улавливать главную мысль и самостоятельно развивать ее дальше. Раз усвоив что–нибудь, она этого не забывала. Достаточно было объяснить ей что–то один–единственный раз, и она запоминала это навсегда.

«The Industrial Revolution» мы прошли за три недели. Эту книгу она знала практически наизусть. Я сам не помнил ее так хорошо. Затем мы приступили к «The American Revolution». Кроме того, я понемногу занимался с ней математикой. Я отмечал параграфы, которые ей следовало выучить, и мне даже было как–то неловко проверять ее знания.

Она сидела, разглядывая меня большими зелеными глазами, и словно потешалась надо мной. Я чувствовал себя болваном. У меня не укладывалось в голове, что она могла не справиться с занятиями в лондонском колледже.

— Почему ты не хотела учиться, Виктория, когда была в Англии?

Она вскинула на меня зеленые глаза и снова уткнулась в книгу.

— Тебе там не нравилось?

— Да.

— Ты ведь нарочно забросила учение, правда?

Она не отвечала.

— Молчание — знак согласия, — сказал я. — Почему ты хотела вернуться домой, Виктория?

— Это тебя не касается, — сказала она.

Ее ответ меня покоробил. Она была не из тех, что дерзят учителям. Взглянув на нее, я вдруг заметил необычный блеск в глубине зеленых глаз — что–то смутное, не поддающееся определению. Что это? Своенравие?. Страх? Строптивость?

— Ты чего–нибудь боишься, Виктория?

— Я? — сказала она. — Я не боюсь ничего на свете.

«Ничего на свете».

— Это редкое свойство, и оно говорит об эмоциональной скудости, — сказал я. — К тому же вряд ли это правда.

Это правда. И я совсем не страдаю эмоциональной скудостью.

Я взглянул на часы. Было уже два.

— Хорошо, Виктория, на сегодня довольно. Не сомневаюсь, что ты блестяще сдашь на аттестат зрелости. Я запишу тебя на экзамен в одну частную школу.

Она рисовала в своей тетради кружочки.

— Это меня устраивает. Тогда я ни от кого не буду зависеть.

— Что это значит, Виктория: «Ни от кого не буду зависеть»?

Голос ее был совершенно спокоен:

— А это значит, что сначала у меня будет маленькая каморка. Со временем я обзаведусь квартирой, а потом — собственным домом… все зависит от того, с кем я буду спать… то есть как скоро я смогу всем этим обзавестись. И машиной… и нарядами… и бриллиантами… Я буду путешествовать, плавать на самых больших пассажирских пароходах… в каюте люкс… а в отелях я буду брать самые дорогие номера, и все будут кланяться мне в ноги, а моя комната всегда будет утопать в цветах… подаренных им… или ими… мне все равно, сколько мужчин, лишь бы они были богаты… и я буду…

Я так стукнул кулаком по столу, что книги подпрыгнули. Мне стало страшно. Не на шутку страшно.

— Замолчи, Виктория! Ты сама не знаешь, что говоришь. А я не желаю это слушать… не желаю… ты еще ребенок…

— Я не ребенок, — сказала она. И в голосе ее была такая ледяная решимость, что у меня забегали по спине мурашки.

— Есть и другие способы разбогатеть, — сказал я. — Для этого вовсе не обязательно спать с богачами.

— Да, знаю. Но спать с богачами — все же самый быстрый способ из всех.

Надо было испробовать иную тактику.