Мастера и шедевры. Том 1

Однако их роднило одно свойство: оба они познали ужас отверженности. Им были знакомы отчаяние и неуютность публичного одиночества.

Нет. Не безлюдья.

Контактов с современниками вполне хватало. Их угнетала духовная тоска от ежедневного прикосновения, общения с жаргоном чувств, с унылым наигранным многолетним трафаретом и унизительной рутиной ханжества и фальши идеалов буржуа.

Им обоим с противоположных, разновысоких ступеней иерархической лестницы современного им общества была одинаково ненавистна власть чистогана, растлевающая сердца миллионов людей. Всех, кто находился под властью золотого тельца.

Самое разительное, что в бурлящей суете столицы Франции, в парижском котле непрерывного, денно и нощно длящегося показного веселья, в эйфории шума, грохота непрекращающегося ни на миг потока развлечений, находясь в числе действующих лиц этой поистине европейской грандиозной по количеству актеров человеческой комедии, они все же были до ужаса одиноки.

Дикий и угрюмый Ван Гог гордо не скрывал своей отторгнутости. Он, стиснув зубы, рвался к намеченной цели.

Лотрек никому не собирался демонстрировать свою беду. Он носил маску циничного и беспечного весельчака и ревниво оберегал эту роль. Но от этого бытие его не становилось уютней. Это был секрет. Тщательно хранимый.

Меру тоски Ван Гога можно ныне определить по его многолетней переписке с братом Тео.

Тулуз-Лотрек говорил о себе и об искусстве: «Вы ничего не знаете и никогда не узнаете, вы знаете и узнаете только то, что вам захотят показать!

Но ведь картины внешне немы… И можно лишь догадываться о многом, происходившем за пределами холста.

И, однако, есть путь для более полного осмысления произведения искусства, а значит, и для более широкого и осознанного приобщения к миру прекрасного.

Казалось, что может быть яснее и понятнее серафической прозрачности шедевра, предстающего перед нашим взором?

Картина… Строго ограниченная рамой, помогающей сфокусировать внимание, и показывающей нам границу обозреваемого фрагмента жизни. Затем сама живопись большого художника говорит с тобою предельно четким и доступным языком пластики и цвета. Всей этой задаче любой крупный мастер подчиняет композицию, колорит, рисунок. В них звучит как бы сама душа живописца. Как будто все, все обнажено, раскрыто перед зрителем…

Однако сколько скрыто от глаз в этом столь близком и относительно тонком слое краски, нанесенной на холст или доску!

Поверьте, что самым продолжительным рассматриванием знаменитейших шедевров мировой или отечественной живописи вы не получите даже половины того восторга ощущения прекрасного, если не будете заранее знать хотя бы пунктирно историю рождения картины, времени, в котором работал мастер.

Нередко в сюжете картины заложена аллегория, либо древний миф или легенда, иногда то или иное полотно есть суть метафора, которую не так легко расшифровать. Словом, искусство, чем оно значительнее, тем оно несет в себе ассоциативную сложность, а если говорить проще, тайну.

Ведь само понятие «останов ленное мгновение, превращенное в вечность» есть суть колдовство. Ибо как назвать иначе слезу, застывшую на щеке прелестной женщины, ставшую навсегда жемчужиной. А ведь это сотворил художник…

Давно, давно ушел из жизни Ван Гог. Но его подсолнечники, словно раскаленное солнце, еще много столетий будут поражать людей как символ радости бытия.

Задумайтесь. Эти дивные цветы написал один из самых обездоленных и несчастных людей планеты. Но он победил горе и воспел красоту жизни.

Не зная его судьбу, нельзя полной мерой оценить и понять меру его подвига. Надо, надо, любя искусство, изучать его во всех ипостасях. Лишь тогда картина раскроется перед вами полностью. Станет еще более понятной. И вы услышите, вдохнете гул и аромат эпохи, познакомитесь ближе с самим художником.

Винсента захватил Париж — вечная круговерть живых и пестрых впечатлений. Столица пленэра, только недавно пережившая бунт импрессионистов, увлекательна, заманчива. Он встречал зори на Монмартре. Писал в Булонском лесу. Бродил по городу. Ночь. Ван Гог идет по набережным Сены. За ним по воде бежит лунная дорожка.

Огромной темной глыбой встал перед ним Нотр-Дам. Ситэ. Остров, где каменной легендой застыл собор средних веков.

Перед Винсентом вдруг ожило время. Он подошел ближе к храму. Каменные химеры будто раскрыли зловещие пасти и глядели со своей недосягаемой высоты…

Ван Гог вздрогнул. Ему показалось, что собор двинулся и поплыл, как древний фрегат, мимо него в века. В этот миг Винсент с какой-то пронзительной ясностью ощутил свою малость, ничтожность усилий, которые он прилагает, чтобы покорить искусство.

Луна зашла за тучу.

Исчезла бегущая дорожка мерцающей воды.

Ван Гог засмеялся…

«Нет, — подумал он, — я рано сдаюсь. Надо бороться, бороться до конца. И тогда люди запомнят тебя, твои создания, твою любовь к ним».