Мастера и шедевры. Том 1

Однажды Винсент пишет портрет мадам Жину, типичной арлезианки с черно-синими лакированными волосами и оливковым загаром. Гоген, бывший на этом сеансе, шутя сказал:

«А знаете, мадам Жину, ваш портрет будет висеть в Париже, в музее Лувра».

Зря Поль Гоген подшучивал, ведь он был очень близок к истине.

Как-то они блуждали по пустынным золотым осенним садам.

Присели отдохнуть.

Солнце, тишина, багряные листья — все располагало к отдыху, беседе. Вдруг послышался крик кукушки.

Глаза Гогена сверкнули.

«Это моя птица. Я буду считать года».

Кукушка кричала долго, Поль сбился со счета… Птица умолкла.

Ван Гог сидел бледный, молчал. Гоген, огромный, тяжеловесный, опустил свою могучую руку на тощее плечо Винсента.

- Не хандри, — промолвил Гоген, — сейчас кукушка насчитает тебе сто лет жизни.

И… о чудо! Раздался крик птицы.

Лицо Ван Гога стало багровым…

«Ку-ку, ку-ку» — повисло в тишине короткое пение кукушки.

- Два года, два года, — твердил Ван Гог, глядя в землю.

- Пустые суеверия, — шутил Гоген.

С этого дня жизнь будто пошла наискосок. Вроде все было по-старому. Днем писали, вечером посещали кафе, пили абсент, заходили в иные места. Но та тончайшая нить, которая связывала друзей, была натянута до предела.

Гоген давил на Ван Гога.

Тот пробовал «писать от себя», но все было не то. Винсент — истинный сын природы, вся его страсть уходила на постижение ее тайн.

Гоген жил в выстроенном дворце эгоцентризма… Они были разные люди.

Великие.

Но непохожие.

Пропасть росла…

«Арль — самая жалкая дыра на юге», — заявил Гоген. Винсент возмутился. Смолчал. Тетива ссоры натягивалась. Споры по любым пустякам участились. Особенно неладно было с художественным кредо каждого — они были абсолютно полярны. И не было в мире клея, чтобы скрепить их дружбу.

«Атмосфера во время наших споров наэлектризована до предела», — признается брату Винсент.

Гоген решил уехать… Ван Гог неожиданно бросается на него с бритвой, Гоген останавливает его магнетическим взглядом «человека с Марса».

А сам Ван Гог? Он убегает домой и в неистовстве отрезает себе бритвой ухо.

Кровь… Врачи. Полиция. Ван Гог в больнице …

«Буйное помешательство», — гласил диагноз.

Примчался Тео. Казалось, что это финал.

Нет, впереди у него еще был год. Так нагадала кукушка.

Год страданий и счастья…

Через десять дней Ван Гог был уже вменяем, но очень слаб.

Вскоре, уже из дома, он пишет Тео:

«Прошу тебя, решительно выкинь из головы твою грустную поездку и мою болезнь…»

«Прости меня» звучит в этом трогательном письме. Художник вновь обретает силу. Он пишет натюрморты, автопортреты, пейзажи.

«Все к лучшему в этом лучшем из миров, как можно в этом сомневаться?» — заявляет Ван Гог. — Мне так хочется работать, что я поражен, — как бы подтверждает слова старика Панглоса сам Винсент.

Но не будем наивны.

С этого мига художник создает еще не один шедевр. Но будет это сделано в промежутках между мраком и светом.

Вскоре в Арль приезжает Синьяк, он видит перед собой здорового человека, «рассуждающего совершенно разумно». Оба художника вошли в запертую мастерскую.

Со стен на изумленного Синьяка глядели невиданные по силе, чистоте, энергии полотна. Десятки бесценных картин.

Влага застлала глаза Поля Синьяка.

Он отвернулся.

За окнами мастерской мальчишки прилипли к стеклам.

Что будет? Почему так тихо?..

Синьяк уехал…

Ван Гог пишет Тео: «На трухлявом и подточенном фундаменте прошлого мне уже никогда не построить величавого здания». Несчастный мастер не предполагал, что он уже успел создать не просто величавое здание, а могучую пирамиду новаций, и только время определит меру его подвига. Винсент страдает. Беспричинная страшная тоска, а иногда «чувство пустоты и усталости в мозгу». Самое зловещее в его положении — это прозрачная ясность краха его столь тщательно разработанного пути к истине. И в этом — самая страшная трагедия. «Мне далеко не весело, но стараюсь не разучиться шутить и всячески избегаю того, что пахнет мученичеством и героизмом, — словом, стараюсь не смотреть мрачно на мрачные вещи». Он покидает Арль.

«Звездный скиталец» Ван Гог обретает одно из своих последних пристанищ — лечебницу Сен-Поль в окрестностях Сен-Реми.

Запущенный парк, заглохший и заросший сорняками, приютил художника с мольбертом. Он пишет в нем ирисы, стволы деревьев, плющ. Пройдет время, и его уже пустят писать «на волю», за ограду.

Июньская мягкая погода успокоит Винсента, и он снова создаст пейзажи — серебристые оливковые деревья, темно-зеленые, почти черные кипарисы, летящие облака…

Его холсты — сама динамика.

Линии, силуэты будто приведены таинственной силой в волнообразное ритмичное движение.

Он бесконечно одинок, просит брата прислать ему томик Шекспира, зачитывается им допоздна. Долго не спит. Пишет брату, что нашел у великого англичанина «ту щемящую душу нежность, то приближение к сверхчеловеческому откровению, которое из художников умел передать едва ли не один только Рембрандт».

Прочтите эти строки. Как далек их автор от безумия!