Мастера и шедевры. Том 1

Ветер шелестит в листьях бузины. Шевелит венчики табака и душистого горошка. Оранжевая бабочка села на коричневые от времени перила террасы…

«Здесь когда-то жил сам Швабинский», — подумал я.

Зеленый, тихий мир окружал нас.

Мы не дождались Сюзанны… Я сорвал на память бархатный фиолетовый цветок анютиных глазок. Вот и большая груша, которая теперь вечно цветет на этюдах Швабинского.

А вот и скамейка под яблоней, где так любил сидеть художник.

Маленький садик. Сливы. Яблони. Груши. Они остались навсегда в цветущих полотнах мастера…

Я легко себе представил в этой дремотной тишине белое платье Элы — первой любви, воспетой живописцем…

Так искусство делает мгновения вечными.

… Березы провожали нас в путь. Солнце садилось. Длинные золотые лучи зажгли розовым светом стволы деревьев. Тени окутали лес. На одной из берез черная табличка.

Надпись «Дорога Макса Швабинского».

и снова Прага… Злата уличка в Градчанах. Я брожу по щербатой древней мостовой и ловлю себя на мысли, что это все мне… снится.

Что сейчас кто-то закроет занавес и зажжет свет в большом зале, и все исчезнет. И эти яркие домики, такие резные и затейливые, и игрушечные палисадники с настоящими подсолнухами, и эти ажурные ограды, решетки и фонари.

Все детское, затаенное, что было запрятано во мне глубокоглубоко, все это вдруг пробило оболочку человека, много прожившего, и весь прагматизм немедля покинул мою душу.

Я вдруг вспомнил первую книжку сказок Андерсена, и все колдовство «Синей птицы», и драгоценные камни в простой избе Тильтиль и Митиль.

И все это случилось в то мгновение, когда я ступил на неровный булыжник Золотой улочки и прошел по ней. Всего сто шагов, не больше …

Но эти шаги уводят нас на три столетия назад. По три года на каждый шаг. И когда мы подходим к последнему домику, покрашенному «польверонезе», то мы вдруг становимся старше на триста лет!

Но чудо заключается в том, что мы одновременно возвращаемся в детство и становимся вдруг молодыми, без помощи злого Мефистофеля… Золотая улочка вручает нам ключи от полузабытой юности.

Женщина разулась и, держа туфли-платформы, на цыпочках идет с подругой под руку. Может, она почувствовала себя девчонкой, маленькой и взбалмошной…

Бредет, бредет поток очарованных людей по этой улице старых мастеров, всего лишь одном из чудес Златой Праги…

Вдруг куранты пробили пять раз, и я вмиг вспомнил: пора ехать к Сюзанне Швабинской.

… Маленький домик на багряной от опавших листьев улице. Калитка недовольно проскрипела. Второй этаж. Узкая лестница. Нас встречает стройная женщина — Сюзанна!

Милая улыбка. Живые карие глаза, приветливые, удивительно добрые.

Тесная прихожая. Небольшая комната. Стены увешаны картинами. По потолку бродят солнечные зайчики, пробившиеся сквозь листву деревьев.

Штудии.

- Чьи это картины? — спрашиваю я, несколько оторопев от этой встречи. Сюзанна не удивлена столь странному началу беседы.

- Это картины моего отца Рудольфа Вериха. Первого отца.

Небольшие, талантливо написанные полотна напомнили мне живопись Воллара, Боннара. Я говорю об этом.

- Ведь мой отец был художником и очень любил Воллара и французских импрессионистов.

Мне не терпится узнать подробности создания полотна «Мастерская», и я спрашиваю Сюзанну об этом.

Сюзанна внимательно посмотрела на меня, и тихо сказала:

- Я отлично помню, хотя мне было немного лет, — тут она улыбнулась, — как писал «Ателье» Швабинский. Тогда мастерская находилась напротив Пороховой башни, и я часто подбегала к окну любоваться на эту чудесную архитектуру, хотя это мешало ему писать.

Швабинский очень долго готовился к созданию этой картины. Но саму ее он написал быстро. Почти в месяц. Так мне рассказывала мама…

Он был очень строг к себе, — продолжала Сюзанна. — Живопись, живопись и еще раз живопись. В этом была вся его жизнь.

Труд…

Ритмичный, строго по задуманному плану. Это очень важно, потому что богема и всяческое безделье были чужды мастеру.

Он не любил пустословия и долгие застольные беседы в ресторанах, на которые уходило драгоценное время.

Прохладный синий свет осеннего вечера пробился сквозь золотые шторы листвы и разлился по комнате. Вмиг куда-то далеко исчез шум города.

- Никогда мне не забыть, — сказала Сюзанна, — как порою долгими вечерами отец любил мне показывать одну книгу о русской живописи… Сейчас я найду ее.

… Хозяйка подошла к шкафу, подставила стул и высоко, на верхней полке нашла книгу…

«Александр Бенуа» — прочел я имя автора.

- Отец любил русских художников, любил русское искусство, и поэтому он горячо и с охотой рассказывал мне о Сурикове, Репине, Васнецове, Нестерове, Серове.

Сюзанна листала книгу. Репродукции «Стрельцов», «Запорожцев», «Богатырей»… В комнате было тихо, очень тихо. Лишь тиканье часов да шелест страниц нарушали покой.

- Швабинский любил Россию, любил глубоко, и я поняла это особенно ясно, когда побывала в Москве…

Это был 1959 год.

В Музее имени Пушкина была развернута большая выставка его графики. Меня любезно пригласили на вернисаж.

Было очень торжественно.

Меня попросили сказать несколько слов. Я передала нашим советским друзьям большой привет от художника.