Мастера особых поручений

Вновь — пустота и равнодушие в глазах. Лавиль внимательно следил за реакциями огневика, за мимикой, за пальцами, за пульсом. В ответ на сказанное — только слабые отголоски интереса. Да еще необязательно подлинного, Ондар мог принимать желаемое за действительное.

«Все идет хорошо, вы верно выбрали стратегию. Он отзывается. Обида, жалость к себе, желание переложить вину на другого. Продолжайте», — прозвучал в голове голос менталиста, и Лавиль едва удержался от гримасы омерзения. Открывать свое сознание не очень-то приятно, но тут полагаться только на собственное восприятие было слишком рискованно, пришлось… подстраховаться. И потерпеть мерзкое ощущение в голове, как будто внутри черепной коробки бегают тараканы.

Лавиль раз за разом повторял сказанное. Тасовал слова, менял тембр голоса, подбирал интонации — до хрипоты, до полного отупения. Минута за минутой — полчаса, час. Словно в пустоту, словно он упражнялся перед зеркалом, ловя намеки на отклик.

Кувшин с водой, стоявший на столе для арестанта, потихоньку пустел, и Ондар мысленно возносил благодарности тому, кто его сюда поставил. И с иронией думал, что в этот раз допрос, который по идее должен выматывать объект, гораздо тяжелее дается именно следователю.

А еще о том, что ему вполне можно выдавать диплом мозгоправа, потому что мучения оказались ненапрасными: во взгляде огневика появились чувства. Раковина, в которой Ирихон спрятался от мира, все же поддалась внешнему воздействию.

Основной и самой полезной из эмоций оказалась обида. Обида и жажда мести.

— Чем он вас заманил, властью? Как умудрился такого сильного мага, настоящего офицера, втянуть в преступление? В жестокое убийство нескольких человек, один из которых — младенец всего месяца от роду. Вы же человек чести. Как он сумел вас обмануть?

— Я не думал про ребенка, — тихо уронил Ирихон.

Лавиль мысленно поблагодарил богов: еще минут двадцать-тридцать, и голос бы у него совершенно сел, а прекращать допрос было нельзя. За ночь огневик закрылся бы окончательно и, может, даже успел бы покончить с собой. А этого никак нельзя было допустить!

— Он не говорил вам о нем? Или уверял, что ребенка там не будет?

— Просто… не говорил, — медленно качнул головой арестованный. — Он твердил, что корона по праву принадлежит мне, и это легко доказать. А ребенок… Не знаю. Я не хотел о нем думать. Нет! Он говорил! Говорил! Королевы с ребенком не должно было быть, она еще должна была болеть! Я не хотел убивать ребенка!

«Уводите разговор, он начинает нервничать», — предупредил менталист.

— Я верю, верю, что не хотел. Просто случайность, хорошо, что ребенок остался жив, — поспешил успокоить Лавиль. — А откуда взялась эта бомба? Он дал? А собрал — тоже он?

— Не знаю, может быть, — пожал плечами Ирихон.

— Но почему тогда он сам ее не установил? Маг же, вполне мог справиться! — уцепившись за оговорку про «может быть», Ондар решил рискнуть и все-таки ткнуть пальцем в главного подозреваемого. Улик, кроме интереса к нему Дагера, у следствия по-прежнему не было, а прямые показания исполнителя могли все изменить.

— Говорил, что мне легче сделать это незаметно. Врал, наверное, — равнодушно предположил бастард.

— А лаккат Мисори не говорил, кто еще в курсе плана? — попытался Лавиль закрепить успех. — Барас Саварди замешан?

— Саварди ничего не знал, просто хвастался новым приобретением. Мной. А лаккат ни о ком не говорил. Он ненавидел короля и говорил об этой ненависти, — ответил Ирихон. Помолчал немного, явно желая что-то добавить и колеблясь, но потом все же сказал: — И я его ненавидел.

— За то, что он вас оставил? — с участием спросил Лавиль. На этот раз сочувствие было искренним: сам сирота, он вполне понимал эту обиду.

— За то, что он убил мою мать своей проклятой кровью, — возразил Ирихон. — Она сгорела, вынашивая его ребенка. Меня…

«Чувство вины, уводите разговор», — предупредил менталист, но Ондар и без него прекрасно понял, в чем проблема. Не короля Дагер ненавидел и винил в гибели матери, а себя. И сломала его не ее смерть как таковая, а именно это чувство вины.

Неправильно и непрофессионально, но Лавиль понял, что не может оставаться беспристрастным: сидящего напротив мужчину стало по-настоящему жаль. Отчасти просто потому, что это был растоптанный, сломленный и глубоко несчастный человек, чья жизнь оказалась растраченной впустую, а отчасти — потому что видел в нем себя. Свое неслучившееся будущее. И благодарил богов за то, что оказался крепче. И за некоторые другие счастливые совпадения в жизни.

— Я читал досье, она была очень доброй женщиной, сильной и мужественной, — тихо заметил Лавиль. — Я думаю, там, где она сейчас, ей очень хорошо. И, думаю, она очень любила вас.

— Что ты можешь об этом знать? Любила бы — не бросила! — прошипел Ирихон. В голове опять заругался менталист, но Ондар не стал его слушать.