Мастерская кукол

«Знаете, коллега, я абсолютно убежден, что обнаруженный вами феномен определенно представляет интерес для современной науки. – И, пошевелив усами (а Сайлас давно заметил, что Гидеон делает это каждый раз, когда чем-то взволнован или заинтригован), студент добавил: – Вот что я вам скажу, друг мой, я, конечно, не натуралист и специализируюсь в совершенно иной области, но должен сказать прямо: ничего подобного я в жизни не видел. Этот клюв, эта изящная лебединая шея у обыкновенной малиновки… Позвольте вас поздравить, сэр, перед нами – настоящее чудо природы, и открыли его вы!»

Услышав эти слова, Сайлас едва не рассмеялся от счастья. Он только что удостоился похвалы самого настоящего студента-медика, и вдобавок джентльмена, который к тому же не брезговал разговаривать с ним каждый день. Больше того, Гидеон совершенно искренне восхищался его искусной работой, его зорким глазом, его безошибочной интуицией. Для юноши, который буквально вчера приехал в столицу из провинции, – не из самой глухой, правда, но все-таки, – это была большая честь.

Под конец Сайлас, краснея и запинаясь, попросил своего знакомого достать ему что-нибудь «для коллекции» из анатомического театра. В ответ Гидеон экспансивно взмахнул руками и заявил, что у него как раз есть на примете одна любопытная вещица, которая, несомненно, если не обеспечит Сайласу подлинную славу, то, во всяком случае, будет весьма полезна на пути к ней.

«Сам Фредерик Рюйш12 поднялся бы из могилы ради обладания подобной вещью!» – таинственным шепотом произнес Гидеон, когда несколько дней спустя наконец-то вручил Сайласу заветный сверточек, и его усы задергались, как у крысы.

Сайлас принял сверток с наигранным хладнокровием и попытался развернуть. Наверное, подумал он, внутри лежит часть человеческого тела, и даже представил, как некоторое время спустя они с Гидеоном будут обсуждать ее, сидя за столом в таверне, доверительно наклонившись друг к другу, как настоящие коллеги. Судя по весу, это могло быть сердце или даже…

«Нет, нет, не здесь! – воскликнул Гидеон, хватая его за руку. – Дома посмотрите. Это такая вещь… такая замечательная и редкая вещь, что… И если мои преподаватели пронюхают, что я передал ее вам, мне не поздоровится».

«Сколько… сколько она стоит? В данный момент я… я несколько стеснен в средствах и не могу позволить себе…»

«Никакой платы не нужно! – замахал руками Гидеон. – С кого-то другого я, быть может, и взял бы довольно большую сумму, но вы… После всех… – Он немного помолчал, словно подыскивая слова. – После всех тех приятных часов, которые я провел в вашем обществе…»

«Даже не знаю, как вас благодарить, сэр!»

«Ну, когда откроется ваш музей, вы могли бы увековечить мое имя в списке почетных дарителей».

«Обязательно, сэр! Всенепременно!»

Сайлас кивнул и улыбнулся. Ему ужасно хотелось хоть одним глазком посмотреть, что же там, в таинственном свертке, но, уважая просьбу своего благодетеля, он не решился развернуть ткань за ближайшим углом. Вместо этого Сайлас со всех ног помчался домой, на бегу увертываясь от экипажей и кэбов и ежеминутно рискуя попасть под лошадь.

Ворвавшись к себе в квартирку, он с грохотом захлопнул дверь, запер ее на ключ и развернул подарок.

Внутри лежала полуобглоданная цыплячья ножка и две переваренных моркови.

Чтобы не расплакаться, Сайлас изо всех сил закусил губу и опустился на пол прямо около двери. Только сейчас ему стало ясно, какая жестокая насмешка скрывалась за каждым словом, за каждым подергиванием нафабренных усов студента.

***

Сойдя с омнибуса, Сайлас свернул на одну из дорожек Гайд-парка и зашагал по ней, направляясь к месту строительства Хрустального дворца. Должно быть, от усталости его ногу свело легкой судорогой, и, машинально потирая бедро, он с удивлением осознал, что совершенно не помнит поездки через пол-Лондона – последним его отчетливым воспоминанием были двое пьяниц в канаве; все последующее казалось окутанным плотным туманом. Впрочем, подобное Сайласу было не в новинку – сколько он себя помнил, случайные воспоминания нередко исчезали из его головы без всякого следа, словно изображение на пластинке дагерротипа, еще не обработанного ртутными парами. Тщетно Сайлас напрягал память – никаких картин или образов в ней так и не возникло.

В конце концов Сайлас решил, что никаких оснований для беспокойства у него нет. В парке (он потянул носом воздух) чудесно пахло, а на деревьях чирикали птицы. Вот подлинная красота, думал он, разглядывая голые ветви, тянувшиеся к бледно-голубому небу, словно почерневшие пальцы только что выбравшегося из могилы мертвеца. Опавшая листва хрустела под ногами, как старые кости. Какой-то человек случайно толкнул его и, извинившись, заторопился дальше – туда, где вокруг забора, ограждавшего строительную площадку, собралась небольшая, пестро одетая толпа.