Мастерская отца

— Прекрасно! — бодро вскричал учитель Митя, закрывая журнал. — И, надеюсь, товарищ Шерстобитов, у вас так же, ага? — не давая больше никому прервать себя, он схватил тетрадку с конспектом: — Новая тема: управление производством… Для того, чтобы сельское хозяйство наилучшим образом удовлетворяло потребности страны, управление предусматривает гармоничное сочетание общегосударственных и внутрихозяйственных интересов…

— Извините, Борис Сергеич! — вежливо остановил его Прохор Шерстобитов. — Это мы прочтем в учебнике. Расскажите нам лучше что-нибудь занимательное, как делал это ваш предшественник Иван Иваныч. Ведь в любом деле должна быть преемственность… Мы, в некотором роде, на пороге жизни. Ага. Так что большинству из нас небезынтересно узнать: как пролегла ваша стезя в науку? Для чего вы бросили свой паровоз…

— И на кого его бросили? — гнусаво пробубнил Боря Щукин.

— …и почему пошли подвижником: нести светлое, доброе, вечное? Хонорис кауза, ради почета, как говорили древние, или были другие веские причины?

— Почему-почему? — бурчал Боря Щукин. — Козе понятно — за длинным рублем, почему еще сюда идут?

Володька, всегда с интересом и усмешкой слушавший товарищей, плетших словесные кружева на уроках учителя Мити, вдруг почувствовал отвращение к этому «упражнению». И как-то невыносимо ему стало смотреть на людей, на их веселые лица, ради собственного удовольствия травивших человека, и на учителя Митю, стоявшего перед ними истуканом — бледневшего, багровевшего от разных сильных чувств. Он облокотился на парту и прикрыл глаза ладонью.

Между тем учителю Мите очень не понравилось, что его заподозрили в корысти. Лицо его при этом приобрело буроватый оттенок, на губах мелькнула кривая, злобная усмешка. Оправдательный монолог он начал медленно, словно взялся разогревать воду в паровозном котле, старательно подбирая слова, а потом разошелся необыкновенно, так что Володьке стало немного жутко от этого буйного азарта. Он доказывал, что взялся за эту работу не ради денег, хотя, признаться, хе-хе! и денег никто не отменял. «Когда я мантулил на паровозе, то получал в три раза больше!..» Он так и сказал: «Мантулил!» — приведя слушателей в совершенный восторг. От этого слова на них повеяло живым настоем трудовой жизни, которая весомо и грубо пульсировала где-то совсем рядом. «А здешние рубли, как это кажется некоторым товарищам, даются людя́м не так просто!..» — сардонически ухмылялся как бы напоследок учитель Митя.

— Так вы бо́рец за идею? — делал удивленные глаза Прохор.

— Бо́рец, как вы изволили выразиться, слишком громко сказано, — несколько остывая от своего бурного и буйного монолога, отвечал учитель Митя. — Но в самом деле следует признаться, когда я работал на паровозе, то многие вещи видел в несколько розовом свете…

— Послушайте! — спокойно и нагло «срезал» его Боря Щукин. — Давайте по существу, без паровоза. Нам скоро сдавать экзамены по истории, а не по материальной части локомотива…

От этого заявления учитель Митя моментально скис, извинился и, к полному удовлетворению класса, начал бормотать что-то из своего конспекта.

И тут в коридоре прозвенел электрический звонок. Как трамвай мимо Володькиного класса проехал. Он бодро вскочил и выкрикнул:

— Взвод, встать! Смирно-а!

Класс встал. Учитель Митя схватил с кафедры журнал, указку, тетрадку с конспектами, раскланялся и выбежал вон.

Следующий урок — математика.

Мимоходом как-то вспомнив о вчерашнем, Володька подумал: придет ли на урок Зоя Михайловна, разве можно после таких издержек работать?

Зоя Михайловна пришла. Только во взгляде ее заметил Володька то, чего никогда не замечал, — тоску и безразличие.

Понимающе переглянулся с Прохором, Борей Щукиным. Они сидели и ждали событий. А на уроках Зои Михайловны всегда что-нибудь было. Предмет у нее такой сложный, умственный, а народ, как ни странно, в выпускном классе подобрался легкомысленный. Учит, учит Зоя Михайловна своих учеников, надоест ей одно и то же вдалбливать — хрясть метровой линейкой по столу и в крик: да где же вас с такими кремневыми головами изобрели!?

Замечал раньше Володька, что учительница красилась, как-то по особому волосы укладывала. А теперь… Довел, стало быть, ее муж-алкаш, как и Володьку родитель, до крайности. А сделаешь-то что? Словами алкоголика в хорошего человека не переделаешь и участковому не заявишь — еще только штраф выпишет, тем дело и кончится…

Ну, а если на то пошло, что уж и жить ему невозможно с родителем, потому что пакость всякую приходится терпеть, — Володька на всякий случай ухо потрогал, не больно, а обидно — сам же родитель виноват вкруговую и еще за уши теребит! — то не проще ли собраться ему вслед за своим товарищем Витей в Челябу, на свободную городскую жизнь?