Мастерская пряток

— Положи топор, Николай! — Софья впервые назвала его настоящим именем. Значит, знала. — Топором дела не исправишь, только осложнишь. В протоколе запишут, что злоумышленники оказали при аресте вооруженное сопротивление. И тогда не каторга нас ждет, а виселица…

— Но, Софьюшка… — попытался возразить Николай, обрадованный тем, что девушка знала его настоящее имя.

— Не возражай… Времени нет на пререкания… В партии существует дисциплина! — Голос у Софьи ровный, и только руки сжаты в кулаки. — Ты должен и обязан уйти… Возьми пачку листовок и спрячь под ремень… И беги через окно на кухне. Там темно, как в твоем подвале. Луна пока не высоко взошла, и тень падает от дома. Беги… А мне скрываться некуда, как хозяйка конспиративной квартиры, буду держать ответ. Хорошо еще, что Ивана дома нет.

— Софьюшка! — протянул к девушке руки Николай. — Я не могу тебя бросить… Не могу… Я — мужчина и должен встретить смерть с оружием в руках.

— Что делать?! Приходится… Беги. — Девушка расцеловала Николая и подтолкнула к двери, ведущей на кухню. — О смерти ты рано заговорил. Не пришел, товарищ, твой смертный час. Беги и расскажи в комитете о провале типографии…

Все существо Николая возмущалось от несправедливости — уйти и оставить Софьюшку! Молодая. Красивая. Добрая. Такой бы жить и жить, а ее ждет тюрьма и каторга… Страха он не чувствовал, горькая обида захлестнула сердце. За справедливое слово, которое открывало рабочим глаза и звало к борьбе лучших людей, Софьюшку он причислял именно к таким, ждала каторга. И если бы он не выбрал свой путь в жизни, единственную тропку, с которой не должен сорваться, то с этого момента стал бы революционером. И только привычка к дисциплине, сознание, что жизнь твоя принадлежит революции, у которой есть свои законы, их он должен исполнять, — заставили его покинуть домик на Охте.

Позднее он часто вспоминал эту ночь. Месяцы, которые он провел с таким трудом, в поте лица работая в подпольной типографии, будут казаться самыми светлыми и прекрасными в жизни. Время, когда человек все лучшее, что имеет, отдает людям, отдает бескорыстно, отдает, не думая ни о благодарности, ни об опасности, является счастливым. Да, он был счастлив!

Жалобно заскрипели половицы на кухне. Николай бросился к окну. Луна прикрылась тучами, и городовых не стало видно. На минуту он подумал — может быть, все пригрезилось? Он посмотрел на лицо Софьюшки и понял — нет, все правда. Лицо было замкнутым и суровым. Она ловко опорожняла тайники, о которых он и не подозревал. Вынула изразцы из печки, и на столе появились листки бумаги. Тонкие, папиросные с важными записями. Здесь и явки, и адреса, и пароли… Свобода товарищей в этих тоненьких листках. Софьюшка раскрыла дверцу печки, и Николай увидел, как синим светом вспыхивали прогорающие угольки. Она собрала бумажки и бросила их в огонь. Огонь разгорался неохотно. Сначала почернел, и белесый дым расползался по горнице, потом вспыхнул в нескольких местах и загудел, высоко выбрасывая язычки пламени. Язычки, красные и синие, запрыгали, жадно лизали листы. Софьюшка все больше подкидывала бумаги в огонь, извлекая ее из одной ей ведомых закоулков и тайничков. Полетела и белая бумага, исписанная ровным почерком, с которой Николай набирал листовки. Да, уничтожала оригиналы, как говорилось в подполье. Если попадут в полицию, то там по почерку разыщут авторов этих возмутительных строк — и тогда долгий арест. Вот и торопилась Софьюшка спасти людей, которых она не знала и не ведала, но которые ей доверились, как товарищу по партии.

Огонь набирал силу — шумел, подвывал, как зверь в непогоду. Листы стали красными и поднялись, словно их старалась развернуть чья-то невидимая рука. Танцевали, танцевали и рухнули, рассыпаясь на пепельные лоскутки. В трубе загудел ветер, и брызги огненного пепла мощным потоком устремлялись вверх.

— Не огорчай меня, Николай… Беги! — Софья огляделась по сторонам, желая вспомнить, что еще следовало предать огню.

Николай пытался натянуть сапоги, но ноги, обутые в шерстяные носки от подвального холода, не слушались. Сел на пол и силой их натягивал. Не помнил, как облачился в пиджак, как подпоясал рубаху ремешком.

— Луна выходит из туч… Беги… — Софья сердито на него взглянула. — Что думаешь? Выбивай на кухне стекло да без шума… Городовые сейчас опомнятся и пойдут на приступ… Это они темноты испугались, думали, что у нас оружие есть. Боятся гады, что отстреливаться начнем…

— Прощай, товарищ! — с отчаяньем прошептал Николай. Он приложил полотенце к окну, чтобы не было слышно звона разбитого стекла, и с силой выдавил его. Окно поддалось с трудом. Пахнуло свежестью, о которой так долго мечтал и которую теперь ненавидел. Последнее, что запомнил Николай, — это лицо Софьюшки с широко раскрытыми глазами и виноватой улыбкой, словно считала себя причастной к случившемуся.

Луна скрылась.

Николай бесшумно спрыгнул в палисадник и в кромешной темноте, натыкаясь на кустарник, стал пробираться туда, где стояли похожие, словно близнецы, дома в три окошка с сиренью, но в которых не было тайной типографии.