Мать четырех ветров

— Там тоже лестница.

— Обычная, не винтовая. Успокойся, задохлик, я своими ногами спущусь.

Он так обрадовался открывающимся перспективам, что на «задохлика» даже не обиделся. Я давно замечала, что со­вместно преодоленные трудности сближают. Мы почти дру­жески болтали, минуя пролет за пролетом. Ребят звали без затей: Пако, Пабло, Панчо и Просперо. И они, так же как и я, недоумевали по поводу странного внутриотрядного распре­деления.

— Может, вашему капитану просто трудно вас всех враз­нобой по именам запоминать? — предположила я. — А так очень удобно получается.

Пабло пожал плечами.

— У нас есть еще «А-четверка»: Альберто, Асканио, Азазелло и Арт, и на «Д»…

— А кто студенческое крыло патрулировал, когда Игоря Стрэмэтурару убили? Не вы?

— Нет, мы как раз отдыхали в казарме, — ответил Проспе­ро, тот самый «задохлик», которому во время спуска доста­лось нести мою самую важную часть — голову, полную ум­ных мыслей. — С утра сменились, нас уже потом вызвали.

— А слухи какие ходят? Почему с дознанием на целую не­делю затянули? Алькальд распорядился?

Просперо, кажется, был самым осведомленным молодым человеком из бравой четверки.

— Это ректор придумал. Говорят, алькальд наш — сынок дона Акватико, вот начальство и решило с домом воды задружиться. Велено было на комнату замораживающее колдовст­во набросить, чтоб сохранить все как было. Рассказывают, даже коридор выстудило, сосульки с потолка свисают. Пат­рульные в плащи кутаются, вино подогретое бутылями хле­щут, но все равно зубами от холода стучат.

Большая часть пути была пройдена, за кованой решеткой калитки начиналась последняя лестница с широкими ступе­нями, вытесанными из камня. Очень скоро я явлюсь пред светлы очи дознавателей.

— Ребятушки, — начала я осторожно, — а не могли бы вы товарищей своих расспросить, кого они ночью той в коридо­рах видели? Может, кто-то что необычное, непривычное за­метил? Из посторонних, может, кто шастал?

Просперо кивнул:

— Исполним. А тебя спросить можно?

— Я его не убивала, — твердо встретила я взгляд темных глаз. — Жизнью клянусь!

Стражник моих оправданий будто не слышал.

— Ты ведь покойника видела близко?

— Да.

— И что сама скажешь?

Я задумалась, вызывая в памяти неприятную картину. Го­лый торс Игоря, россыпь оранжевых веснушек, волосы, при­крывающие шею. Вот я трогаю его за плечо, удивляясь закос­тенелости. Пахнет соленым железом и почему-то мышами. Я с усилием переворачиваю мертвое тело, рыжие локоны скользят за спину…

— Ему вскрыли яремную вену, — наконец сказала я. — И кажется — зубами.

Ребята перекинулись встревоженными взглядами.

— Ты хорошо все рассмотрела?

— Там был ножевой разрез, аккуратный, как по ниточке, а поверх — рваная рана. Как будто кровь недостаточно быстро выходила, а убийца не мог ждать. И кажется, он ее сцеживал во что-то, потому что…

Иссушенная, будто пергаментная, кожа, несколько пятен на подушке, похожих на цветочные лепестки…

— Маловато ее было, крови то есть.

Мне стало очень страшно. Все воспоминания, задвинутые в самый дальний угол памяти, вылезли наружу, вызывая го­ловокружение и тошноту.

Просперо поддержал меня за локоть.

— Не безумствуй, мэтресса, не время сейчас. Давай днем встретимся, поговорим. Может, я тебе что-нибудь важное со­общить смогу.

— И чем же я вашу благосклонность заслужила? Служи­вый люд студентов не особо жалует.

Стражник улыбнулся:

— А за что нам их любить? Стихийники — отпрыски ари­стократических семейств, благородные доны и доньи, для ко­торых жизнь простого люда сродни страшной сказке. А ты, го­ворят, простая девушка, даже с прислугой на короткой ноге.

Парень был в чем-то прав. Я могла не помнить по именам большую половину своих однокашников, но твердо знала, что девушку-прачку, которая добела отстирывает мои сороч­ки, зовут Илька и влюблена она в чашника Хесуса, а повари­ха дона Сибил прибыла в Элорию еще в младенчестве, любит грустные баллады и не любит сливовый сорбет. Также знако­ма я была с горничными, посудомойками, конюшими, лакея­ми и поварятами. И эти милейшие люди в меру своих сил по­могали мне в моих делишках, не задавая лишних вопросов и часто отказываясь от мзды.

Щекастый Панчо взял меня под свободный локоток.

— У Просперо бабушка — бруха, ведьма деревенская. Мы хотели к ней в гости заглянуть, за советом.

— Были и другие смерти? — замирая от предчувствия, спросила я. — О которых в Квадрилиуме не известно?

— В рыбачьих деревеньках часто люди пропадают. Море близко… Поэтому и особых дознаний никто не проводит. То­лько в последний год стали наши утопленники домой возвра­щаться. Не все, правда, и не живыми.

— И до плоти человеческой жадными?

Я дрожала вовсе не от холода.

— Не может обычный человек в такую нежить преврати­ться. Я встречала упыря, вы таких еще «некрофаго» называе­те. Мне говорили, только маг, который попробует кровь…

— Значит, либо ты слышала не всю правду, либо… — начал Просперо.

— Время для бесед неподходящее, — поторопил нас Пан­чо. — После полудня к беседке приходи, которая у двух сосен на утесе.