Мать (CИ)

Людмила изумлённо раскрыла рот, хотела вскочить, но стол помешал. Чашки звякнули, подпрыгнув на блюдцах.

- Да как ты... Что это вообще такое? Ты следишь за мной, что ли?

- Кабы следил, ты бы тут не крутила хвостом перед сопляками, дура.

- Что ты несёшь! Тебе самому-то не стыдно, Миша?

Гаев будто врос спиной в спинку стула. Сидел, молча переводя взгляд с одного на другую. Это был, несомненно, Ильин, тот самый хахаль, о котором упоминала Людмила. Взревновал, стало быть, и нарисовался. Может, открыть ему правду? А то, неровён час, примется за Гаева. И вообще, глупо как-то всё вышло. Перст судьбы, не иначе.

- Так тебя Светка навела? - воскликнула Людмила. - Вот же стерва! Подруга, блин. То-то она у меня выспрашивала про встречу...

- Подстилка чёртова, - рычал Ильин. - Сколько я в тебя бабла вбухал? Всё до копейки отдашь, вешалка. Поняла меня?

- Миша, только не кипятись. Это же - ловушка, как ты не видишь? Это же Светка устроила, чтобы нас поссорить.

- Да мне плевать! Хочешь трахаться с сосунками - трахайся. Но пусть они тебя и содержат вместе с твоими детьми. А мне больше не звони и под дверью не скребись.

Он выпрямился и зашагал прочь.

Людмила метнула в Гаева яростный взгляд.

- Ну спасибо, удружил!

Она вскочила и бросилась вслед за Ильиным.

- Миша, подожди! Давай поговорим спокойно...

Гаев проводил её взглядом, затем громко выдохнул и поднял руку, подзывая официанта.

- Счёт, пожалуйста.

- Конечно.

Он посмотрел в окно. Вдоль обочины были расставлены машины - Мазды, Вольво, БМВ. Усталый дворник-таджик в оранжевом жилете лениво сметал в совок мусор с тротуара и сыпал его в большой полиэтиленовый мешок. Девочка лет пятнадцати застыла перед двухэтажной усадьбой лазоревого цвета - читала табличку с информацией. Слева к усадьбе приник палисадник, накрывший сенью детскую площадку. На скамейке возле ярко-жёлтой горки обнималась влюблённая парочка. Мимо окна, оживлённо беседуя, прошагали два парня в рубахах навыпуск. Промчалась бордовая Шкода.

Всё как всегда. Обычный вид. Но что-то изменилось. Не снаружи, нет, а в ощущениях. Будто переломилось что-то и уже не исправить.

Странная штука - жизнь. Сама подкидывает шансы, и сама же их отбирает. Никакой предопределённости, лишь череда случайностей, из которой ничего не следует. Переплетение событий, рождающее причудливые изгибы - как облака в виде сказочных животных.

"Да, человек смертен, - вспомнил Гаев классику. - Плохо то, что иногда он внезапно смертен. Вот в чём фокус!". Ха, не только смертен. Бывает, внезапно удачлив или несчастен. Кого-то волна выбрасывает на берег, а кого-то - топит, и ничего с этим не поделаешь.

Он улыбнулся и, достав телефон, удалил с него номер Людмилы.

Душевный подъем иль моральный упадок

И мир день за днем то гадок, то сладок

И вещи, и люди, и мысли, и чувства

Во мне превращаются в брагу искусства

И все это бродит внутри организма

И я в двух мгновенияхот катаклизма

Я, словно снаряд, начиненный словами

И, будто безбожник, молящийся в храме

Не верю тому, что сказал, но стараюсь

Не знаю, что делаю, но упираюсь

Не вижу пути, но бреду без оглядки

И счастья секунды мне, словно припадки

Тяжелой болезни. Ее не излечишь

И снова весь мир мне ложится на плечи

Слагаются в рифмы слова, как поленья

Сожги меня в пепел, огонь вдохновенья.

Часть третья

Она быстрым шагом летела по улице, а в мозгу билось неостановимо: "Шлюха". Где-то далеко звучали патриотические песни, на столбах развевались красные флаги, рядом, на стадионе, мальчишки играли в футбол. Выходной! И день, как назло, выдался солнечный, тёплый, хотя утром ещё было пасмурно.

"Никогда, никогда не вернусь к нему, - твердила она себе, сжимая кулаки. - Никогда!".

Она миновала пятиэтажки и вышла на перекрёсток. Остановилась, размышляя. Куда идти?

К Захаровым! Они, наверно, уже дома. Больше-то всё равно некуда. Ну не к Карасёву же ломиться.

"Лишь бы никого с работы не встретить", - думала Людмила. Ах, лишь бы не встретить! Хотя и так завтра все узнают. Но хотя бы не увидят её такой, как сейчас. "Даже не накрасилась", - подумала она вдруг. Стыд-то какой!

Она двинулась по дощатому шаткому тротуару вдоль шоссе. Сзади, со стороны перекрёстка, из динамиков гремело: "И вновь начинается бой. И сердцу тревожно в груди. И Ленин такой молодой! И юный октябрь впереди!". Песня скользила по краю сознания, отражаясь в мозгу бессмысленным шумом, словно радио из соседней комнаты.

"Витька-то - ладно, с ним давно всё ясно, со скотом, - думала Людмила. - Но Володька! Его-то когда успела упустить? Всегда был такой ласковый: "Любимая мамочка", а сегодня вон что отмочил. Сговорились они с отцом, что ли? Ах, сынок, сынок, как же ты мог так поступить? Ладно бы - в другой день, но сегодня! Нет в тебе жалости к матери. Ведь столько в тебя вложила, заботилась о тебе. Все угощения - сначала сыночку! И вот на тебе: "Потому что это неправильно". Отец подсказал, кому ещё? А Володька повторяет, как попка. Но соображать же должен! Не пять лет уже. Видит, в каком состоянии мать, и такое ей выдаёт...".