Мать и сын

— Ship ahoy[66], — оповестил Матрос. Я не знал, дотронется ли он до меня по собственной воле, и на всякий случай обнял его. Крепко стиснув губы и надеясь, что вонь не вырвется у меня через ноздри, я поцеловал его слева и справа, в шею. Он улыбнулся и поощрительно ткнул меня в бок. Означало ли это некую благосклонность, или он хотел сказать, что все было хорошо и прекрасно, но отныне и навсегда он сыт этим по горло?.. В любом случае после этого он быстро сбежал по лестнице. «Bye[67]», — услышал я напоследок на площадке. Хлопнула входная дверь.

Я подошел к окну и увидел его, идущего в направлении моста, того самого, на котором несколько часов назад я встретил его, — или, вернее сказать, упустил. Он скрылся в переулке. Я отвернулся от окна. Бежать за ним, догонять… и сказать ему… то единственное, безоговорочное, вечное… в конце концов сказать ему то, чего не молвили уста мои…? Я подумал о прошлом, — если быть точным, о том, что было тридцать лет назад, когда по предписанию школьного врача меня на шесть недель поместили в санаторий — и вновь, для точности: Колониальный Дом «Сосновый рай» в Форнаюзене, — как в первое же воскресенье, в родительский день, через четырнадцать дней после моего прибытия, снедаемый тоской по дому, во время визита матери еще держал себя в руках, но через пять минут после того, как она ушла, бросился за ней и нагнал ее уже у автобусной остановки, и как она, вместе со мной заливаясь горькими слезами, привела меня назад в колонию… И драму, последовавшую за этим… Директриса отказалась отпустить меня и разрешить уехать с матерью домой… Какое это было горе…

Мне показалось, что кто-то идет по лестнице. Он вернулся? Но как же он тогда отпер дверь? Я бросился на лестничную площадку. Это были не его шаги. Я узнал их. Это был вернувшийся домой Вими.

Мне едва хватило времени вырвать страничку из блокнота, сложить ее и сунуть в карман. И хватить еще стакан вина.

Существует ли жизнь на этой земле?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В тот вечер, после ухода «Матроса», в быстро спускающихся за окнами сумерках, под звук шагов уже на верху лестницы я сидел как парализованный, — осознав, что мне страшно, и что я чувствую себя виноватым по отношению к Вими. Последнее было действительно странно, если учесть, что целью экспедиции, из которой Вими сейчас возвращался, было не что иное, как его собственное непотребство и неверность. Но, как всегда, выходило, что я никогда не мог признать за собой тех же прав, на которые претендовали другие.

Ха, однако чудно́: Вими поднялся наверх, но в комнату не вошел. Он проследовал прямиком в кухоньку, и слышно было, как он поставил на пол свою скрипку в культмассовом футляре. Судя по рывку, которым был распахнут холодильник, я сделал заключение, что мой спутник жизни счастливым себя в данный момент не чувствует. Разумеется, такого рода предприятия, как то, в которое сегодня в полдень пустился Вими, бывают не из легких: либо парень свое получил, либо нет, — но если получил — как далеко все это зашло? Семья мальчика, сокурсники, владелец дома, квартирная хозяйка и так далее — они, разумеется, не должны были ничего прознать, ни под каким видом. И что потом: начинать что-нибудь, вить любовное гнездышко?.. Но где?..

И все-таки я заключил, что для меня, принимая во внимание все обстоятельства, было бы лучше, если бы Вими в этот полдень одержал победу… Во имя желанного мира, в первую очередь, однако, если поразмыслить, и похотливые, нечистые, извращенные мечты также играли роль, потому что я очень хотел бы еще раз встретить того юного музыкантика любви, которого всего раз-то и видел… Наперед никогда не знаешь… Он был великолепен, этот худощавый, светловолосый, похожий на девушку и туповатый зверек, в этом своем детском свитерке в клеточку и невинных, чуть мешковатых брюках, с сияющей лучшая-в-мире-жевательная-резинка физиономией, этот-шампунь-изменит-вашу-жизнь-шевелюрой и всегда чуть приоткрытым по-пробуйте-бесплатно-эту-зубную-пасту ртом: к его физическому облику, насколько я помнил, придраться было нельзя, — за исключением того, что у него, по-видимому, не были вырезаны гланды.

Как быстро все-таки скачут наши мысли… Не успело одно обожаемое существо выйти за порог, как уже вожделеешь к другому… Разве не было уже одно это преступной изменой «Матросику», который теперь вместе с «Паулом» и «Даном» возвращался в машине в большой город Р.?.. И теперь я поймал себя на том, что только что, мгновение назад, обдумывал, что надо бы мне убрать пустой стакан Матросика и запрятать его куда-нибудь, и вот, в этот самый момент, я вновь думаю о том же… «Прежде нежели пропоет петух…»