Мать и сын

В смятении Гриша выбежал из ванной, прыгнул в сапоги, накинул куртку и опрометью выбежал из дома. Только подбегая к дому дяди Толи, Гриша заметил, что в его руках все еще зажат кусок влажного мыла. Досадливо отмахнувшись, он что есть духу начал колошматить пенистым куском в дверь соседа. Не сразу на пороге показался заспанный хозяин дома. Словно бы выйдя из глубокой зимней спячки, дядя Толя – весь какой-то посеревший, осунувшийся – протер красные глаза, щурясь, провел рукой по седым волосам, еще больше взлохмачивая их, и с явным удивлением посмотрел на незваного гостя.

– Гришка? А ты разве не в Бухарке должен сейчас быть? – и чуть погодя, видя, как изменилось выражение лица парня, прохрипел: – С тобой… ээ… всё хорошо, парень?

Гришка аж онемел. Будто кто-то резко засадил ему сапогом под дых, лишив воздуха возможности нырнуть в легкие. Бухаркой у них называли аграрный колледж, расположенный в 30 километрах от их поселка. С самого детства мама мечтала, чтобы он туда поступил.

– Какая Бухарка? – спросил Гриша севшим голосом. – Дядь Толя, я же в школе еще учусь… Это же я, Гришка!

Мужчина сдвинул свои седые косматые брови, с подозрением смотря на мальчика.

– Ну точно! А я Маруське говорил, я говорил, что всё это серьезно, а она не верила, всё кичилась… Баба, что с нее взять. Тьфу!

И старик сплюнул на белый, искрящийся на солнце снег.

– О ч-чем вы?

– Да о солнечной буре, черт бы ее побрал! – дядя Толя покачал головой. – От нее все с ума сходить начинают. По телевизору передавали, я сам слышал. Вот и моя рябая всё носится с утра, беспокойная такая…

Гриша почти не слышал старика. В оцепенении он поднял правую руку. Мозолистая ладонь, словно расчерченная изломами рек и берегов карта, лежала у него перед глазами: то тут, то там виднелись красные сеточки порезов, кровоточащие следы укусов (от плодоовощных вредителей?..), ссадины и царапины, словно бы он целыми днями пропадал в огороде.

– Эй, ты куда?? Гришка! Да что же это такое…

Он сам не понял, как сорвался с места и побежал по главной дороге, спотыкаясь и путаясь в снегу. Выдохнул только, когда добежал до желтой калитки соседнего дома. Учащенно дыша, правой рукой убирая со лба влажные пряди волос, он с некоторой неохотой отпер калитку и вошел во двор. Здесь, в увитой плющом запущенной избе, одна-оденешенька доскрипала свои годы старуха-затворница. Он подбежал к двери и со всего духу забарабанил по холодному металлу.

Только через три минуты ржавые петли заскрипели и на морозе показался любопытный старушечий нос. Черные глазки-жуки оббежали Гришку с головы до пят, с удивительной для стариковского возраста внимательностью подмечая каждую пылинку на дрожащем перед нею парне.

– Что такое, сынок? Что-то случилось?

Гнусавый, приторно-взволнованный голос. Гриша стоял перед ней, как открытая книга, и ничего не говорил. Что он скажет этой старой ведьме? Что он заснул десятилетним мальчиком, а проснулся пятнадцатилетним пацаном? Не-е-ет, еще чего пуще его в психушку упекут. Когда он все же открыл было рот, решив попробовать всё ей объяснить, он успел увидеть, как ощетинились в грязном предвкушении губы старухи, приоткрывая ряд гнилостно-желтых зубов и как оживились ее чертята в зрачках черных глаз. Так и ничего не сказав, злясь на себя и на то, в какое дурацкое положение он поставил себя перед соседкой, Гриша побежал домой, отведя душу тем, что пульнул кусок мыла в пробегавшую через дорогу кошку.

Смотря парнишке вслед, старая отшельница, любившая сплетни даже больше, чем свой любимый дубовый бальзам, поспешила накинуть на плечи шаль и быстрыми шажками посеменила к своему ближайшему соседу.

Толик впустил старую женщину, нисколько не удивившись ее приходу: старуха, после переезда своей дочери из поселка в город, только с его женой и поддерживала общение. Не раздеваясь, гостья сразу прошла на кухню, откуда доносился выраженный запах сдобы – через пару минут доходил до готовности мясной пирог бабы Маруси.

– Видела, – черная бестия подсела к жене Толика, – этот Гришка, сын блудной Алиски, как ошалелый сегодня.

– Не говори так, – Маруся ткнула соседку под бок. – Никакая она не блудная, просто…

– Ну, да. Просто бросила сына, когда он еще ребенком малёхоньким был, и сбежала к чертям на куличиках. С тех пор от нее ни слуху ни духу.

– Надо было его сразу в приют отдать, – встрял в разговор дядя Толя, ставя кипятить чайник.

Добрая Маруся так и вспыхнула.

– В приют?! Да мы его с десятилетнего возраста выхаживаем, всем поселком ему помогаем! Кто супом его накормит, кто дров наколет, я вот ему пирожки каждый день пеку… Он сейчас таким взрослым стал, самостоятельным, в колледже учится, а что было бы, если бы мы его на растерзание приюту отдали? В приют… Еще раз скажешь такое, тумаков от меня не наберешься! – и она пригрозила мужу морщинистым пальцем.

– Тише, тише, дорогая. Я и не говорю, что мы плохое дело справляли все эти годы, авось, на небесах и зачтется как-нибудь… Я про то, что не то с ним сегодня что-то. Буйный он какой-то, словно не понимает, кто он и что с ним происходит.