Мать Иоанна от ангелов

Ксендз Сурин умолк — глаза цадика сверкнули в тени таким презрением и издевкой, что ксендз от гнева лишился дара речи. Рука его опустилась, он понял, что резкостью ничего здесь не добьется.

— Женщины мучаются? — повторил реб Ише. — Пускай мучаются. Такова участь женщин, а от участи своей никому не уйти.

Тут он опять со значением посмотрел на отца Сурина. С минуту оба молчали.

— Скажи мне, — вдруг прошептал умоляюще ксендз, — что ты знаешь о бесах?

Еврей рассмеялся.

— Садись, ксендз, — молвил он и сел сам.

Глаза его снова оказались в кругу света, падавшего от подсвечника. Ксендз Сурин присел на стул. Теперь меж ними был только узкий дубовый стол с лежащей на нем раскрытой книгой. Ксендз с удивлением заметил, что текст в книге — латинский. Наклонясь через стол к цадику, он всматривался в тонкие губы, плотно сомкнутые между редкими прядями усов и бороды, словно еврей превозмогал вкус горечи.

— Наша наука пригодна для нас, — негромко произнес после паузы реб Ише.

— И вы не хотите бороться со злым духом? — спросил ксендз.

— Сперва скажи мне, ксендз, что такое злой дух, — с иронической усмешкой спросил реб Ише, — и где он пребывает. И каков он? И откуда взялся? Кто его создал? — внезапно повысил он голос. — Господь его создал? Адонаи?

Ксендз Сурин отшатнулся.

— Бог! — вскричал он. — Разве кто другой мог создать его?

— А кто создал мир? — язвительно спросил раввин.

— Замолчи, — прошептал ксендз Сурин.

— А если мир создал сатана?

— Ты манихеец?{14}

— Но если мир создан богом, почему в нем столько зла? И смерть, и болезни, и войны! Почему нас, евреев, преследуют? — внезапно запричитал он нараспев, как в синагоге. — Почему убивают сыновей наших, насилуют дочерей наших? Почему мы должны к папе посылать послов? Бедные евреи должны обращаться к папе, чтобы опровергнуть страшные поклепы, которые на них возводят. Откуда все это, преподобный отец?

Ксендзу Сурину было тяжко в этой комнате. От жары и духоты на лбу у него проступили капли пота. Из небольших серебряных сосудов, стоявших между свечами, исходил густой аромат благовоний, неприятный отцу Сурину. Высказанные цадиком мысли не были для него новы: не раз и не два приходили ему на ум те же вопросы, но теперь, изложенные так ясно и определенно, они приводили его в отчаяние. Он ничего не мог ответить на них ни себе, ни еврею.

— Первородный грех… — прошептал он.

— Первородный грех! Падение прародителей наших! Но ведь сколько раз люди уже испытали падение и возрождение? — воскликнул реб Ише. — Сколько раз многотерпеливый Авель бывал убит Каином? Какие только грехи не обрушивались на проклятую богом голову человека? Но все зло, творимое людьми, не может объяснить безмерного зла, что их гнетет. Падение первого человека! Падение первого ангела! Зачем ангелы сходили с небес и, вступая в связь с земными женщинами, плодили исполинов? Ну, говори же, отче!

Ксендз Сурин опустил голову.

— Ангелы, — сказал он тихо, — создания непостижимые.

— Эта монахиня твоя называет себя Иоанной от Ангелов, — с презрением молвил реб Ише, — а что она знает об ангелах? Об этих могучих духах, которые есть повсюду, которые опекают людей, идут с ними в бой, едут с ними на ярмарку; другие ангелы ведают музыкой, светом, звездами. Что такое ангелы, ксендз? Кто такой Митатрон{15}, предводитель ангелов?

— Не знаю, — сказал отец Юзеф; от этого града вопросов, которые цадик задавал глухим, хриплым голосом, у него мутилось в голове.

— Наш отец, Иаков, — продолжал ребе, — видел ангелов, поднимавшихся и спускавшихся по лестнице. Куда они поднимались? К небу. А куда они спускались? На землю. А зачем они спускались на землю? Чтобы жить на земле. Ангелы тоже живут на земле, ангелы тоже могут вселяться в душу человека.

— Их посылает бог, — заметил ксендз Сурин.

— А дьявола разве не он посылает? Без воли бога сатана не завладеет душой человека…

— А когда сатана может завладеть душой человека?

— Когда? Когда человек его возлюбит!

— Разве возможна любовь к сатане?

— Любовь лежит в основе всего, что творится на свете. Сатана завладевает душой из любви. А когда хочет овладеть ею полностью, кладет на нее свою печать. У нас, в Людыни, один молодой пуриц[20] так сильно любил еврейскую девушку, так любил…

Стоявший в дверях юноша глубоко вздохнул, ксендз Сурин с любопытством оглянулся на него. Но реб Ише продолжал:

— …что, когда умер, он вселился в нее! И они привели ее ко мне, и она стояла вот здесь, где ты сидишь, и я взывал к этому духу, чтобы он вышел…

— Ну и что? Что? — с горячностью спросил ксендз.

— И дух не пожелал выйти.

— Вот видишь! — прошептал Сурин с неким удовлетворением.

— Но он сказал мне: он, мол, так сильно возлюбил эту девушку, что из нее не выйдет. А выйдут они вместе: его душа и ее душа. Так он мне сказал. — И ребе внезапно умолк, в глазах его впервые засветилось что-то более человечное — не то скорбь, не то сочувствие. Он словно заколебался в этот миг, словно что-то нахлынуло на него.

— И что было потом? — спросил ксендз Сурин.

— Ай-вай! — вздохнул юноша в дверях.