Мать Иоанна от ангелов

Остальные обитатели амбара нисколько ему не сочувствовали. Все четыре экзорциста скорее радовались его неудачам, хотя после первой его пробы выразили свое восхищение. Он избегал бесед с ними, но через стены слышал, что они часто сходятся вместе, преимущественно у ксендза Имбера, который, видно, припрятывал у себя не одну флягу. Он опасался, что беседы ксендзов чересчур циничны, и хотя догадывался, о чем они толкуют по вечерам, ему казалось, что их общество будет для него невыносимо.

В тяжкие минуты он обычно обращался к ксендзу Брыму, который в изгнании бесов не участвовал и держался на все монастырские дела довольно трезвых взглядов. Это был человек набожный и рассудительный.

Дня через два после прекращения благочестивых бесед с настоятельницей ксендз Сурин направился именно к нему. Как обычно, он застал ксендза Брыма у печки, старик забавлялся с маленькой Крысей, а Алюнь подбрасывал дрова в топку. Когда явился гость, Алюнь сразу же принес для него и хозяина две кружки подогретого пива, сметану и сыр.

Ксендза Юзефа всегда удивляло, что старик разрешает детям играть у себя в комнате, не приструнит их. Будь ксендз Брым помоложе, у его гостя, возможно, появились бы дурные мысли. Но отец Сурин вопросов не задавал, чтобы не показалось, будто он сомневается в добродетели приходского ксендза.

Однако в этот раз старик сам завел разговор о детях. Сняв Крысю с колен, он сказал:

- Ступай, ступай, детка. Алексий, забери ребенка на кухню!

Когда оба скрылись за дверью, ксендз Брым обратился к Сурину:

- Бедные дети! В них вся моя радость. Что с ними будет?

- Они сироты? - спросил Сурин.

- Мать жива. Она кухарка у пана Ожаровского.

- А отец?

- Как? Вы, ксендз капеллан, не знаете? Отца сожгли.

- А, - догадался Сурин, - стало быть, это дети Гарнеца?

- Разумеется. Какая участь их ждет? Дети ксендза... да еще колдуна...

- Вы верите, что у него были дурные намерения?

- Увы, да. В колдовство, пожалуй, не верю, но что намерения были дурные, не сомневаюсь.

Ксендз Сурин содрогнулся.

- Чернокнижник! Сожжен на костре! В нем сидел бес!

Ксендз Брым усмехнулся.

- Возможно, как в каждом из нас.

- Из нас? - встревожился Сурин.

- В ком бес побольше, в ком помельче. Вот и меня к этому сладкому пивку с сыром тоже, верно, какой-то бесенок толкает.

Отец Сурин возмутился:

- Вы, пан ксендз, шутите с такими страшными вещами.

- Боже упаси, вовсе не шучу, - весело вскричал старик, отхлебнув пива. - Но ведь если зло существует, оно может быть большим или меньшим. Есть большой бес, Бегемот, тот, что орудует в великих преступниках, и бес помельче, - может, назовем его "Пивко"? - который подсовывает нам маленькие удовольствия.

Отец Сурин отрицательно качнул головой.

- О нет, отче, нет. Когда сатана вселяется в человека, то завладевает им всем, становится его второй натурой. Да что я говорю "второй"? Первой! Становится этим человеком. Душой его души. О, как это чудовищно!

И он закрыл лицо руками.

Приходский ксендз поглядел на него внимательно, хоть и уголком глаз. Потом искривил рот скобкой, будто говоря: "Дело пропащее!"

- Ксендз провинциал, - прервал он наконец молчание, - прислал мне с одним путником письмо. Пишет, что через несколько недель приедет сюда.

Ксендз Сурин опустил руки и с испугом взглянул на собеседника.

- А я здесь так одинок и ничего не успел, - прошептал он.

- Что поделаешь! Воля божья!

- Но если бог это допускает...

- Тес! - приложил старик палец к губам. - Тсс! Не богохульствуй. Ты близок к богохульству.

Ксендз Сурин снова прикрыл лицо руками и в отчаянии застонал:

- Что мне делать? Что мне делать?

Старик усмехнулся.

- Прежде всего выпить это пиво. Подкрепиться. Ты, ксендз капеллан, истощал тут у нас от своих терзаний. А потом, когда уйдешь от меня, отправляйся-ка в дальнюю прогулку по дороге на Смоленск, в лес. Погляди на белый свет. Теперь, конечно, осень, но каждая пора имеет свою прелесть. В лесу теперь грибов много... Вот намедни мы с Алюнем целую корзинку принесли, и нынче, в пост, было у нас отменное грибное блюдо...

- Грибы, - недоверчиво произнес ксендз Сурин, будто сомневаясь, что на свете существует такое.

- Не огорчайся, - продолжал отец Брым, - не огорчайся. Есть тут у нас один цадик - еврейский праведник, - так он всегда говорит: "Не отворяй огорчению дверь, оно само войдет через окно..."

Ксендз Сурин отнял руки от лица и снова покачал головой.

- Ах, это ужасно! Глядеть на такие страдания! Как мучаются эти женщины! И зачем? Да еще эти публичные экзорцизмы, народ собирается, будто на зрелище...

Ксендз Брым вздохнул.

- Да, верно, - молвил он. - Я сам не раз об этом думал. Эти бабы... прошу прощения, эти девицы такие прыткие, прямо как акробатки. Все глазеют на них, будто это театр короля Владислава (*10). Го-го-го! Ха-ха-ха! И задают дурацкие вопросы... Ты, кажется, начал с матерью Иоанной беседы наедине? - после минутной паузы спросил он с явным подозрением.