Мать Печора (Трилогия)

Снова мы едем, снова видим ту же муку да маету. Чем дальше, тем хуже дорога, тем больше муки. То олени без толку барахтаются в снегу и сани не сдвинут до той поры, пока кустов не нарежем. То в непролазных местах порвут олени и ремни и лямки - опять с ними возня да мученье. То без конца объезжаем какой-нибудь беспутный ручьишко. Ручьи-то в тундре не прямые, вертятся мысами да прилуками, да большими заворотами.

Пройдет весна, прокатится вода-снежница, и если дождь да родники подживлять не будут, тундровый ручей выбежит и засохнет, разве что из какого ржавого болота влагу станет брать.

Так и человек, - коли не течет в него живая вода из родников народных, недолог его путь и коротка о нем память.

Нигде так не просторно думам, как в пути по тундре. Едешь, смотришь вокруг на ширину немереную, на красоту земную, весеннюю - и накопится у тебя мыслей, как у красной девки в сундуке нарядов...

Незаметно подъехали мы к Нерчите. Текла она в глубоких берегах. Когда мы выехали на самый берег, все в один голос закричали:

- Вот тебе на!

- Прошла!

- Вот и надейся на вешний лед!..

Совсем по-летнему разбежалась да растеклась Нерчита. Между черных берегов в воде небо голубеет и облака плывут. Криком своим подняли мы с воды стаю уток и смотрели на них, пока из виду не скрылись. И долго мы стояли, как одурелые, пока не заговорил Мартын:

- Надо в верховья ехать, до лесных мест. Без мала десять побердо наберется. А там плот срубим и переедем. - И вздохнут: - Олешки-то довезут ли?

Крюк в сто верст туда да сто обратно - невелика радость. Ткнул Мартын своего вожжевого хореем не по-доброму и поехал вдоль берега. А мы - хотим не хотим - за Мартыном тянемся. Берег уже весь протаял и стоял перед глазами ровный и пестрый, разукрашенный мхами, ягодниками вороничными да листиками брусничными. И на открытую вольную вешнюю воду глазам вновинку и любо смотреть, а в голове все одно бродит:

"И чего это воду раньше времени прорвало?"

Река-то, конечно, в свое время прокатилась, сами мы не вовремя, по распутью, ехали. А все на реку обижаемся. Шутка сказать: такой крюк да на таких оленях огибать надо!

Едем мы невеселы, головы повесили, будто один на другого сердимся. Чтобы укоротить нежеланный путь, объезжаем речные завороты. И вот вывернулись мы из-за одного мыска, выехали к берегу и ахнули: через всю Нерчиту, от берега до берега, неширокий, а высокий, как гора, затор стоит.

Как гуси загоготали мы, всю печаль забыли. Выбежали мы на льдину, пробуем, можно ли переезжать. Ну, видим: коли нас лед держит, так и оленей понесет. Олень - он не хуже человека путь под ногой чует.

Как по мосту проскочили мы Нерчиту прямо на санях, без распряжки, да тут же, на берегу, и огнище развели. На радостях хоть пир пировать готовы.

Не успели мы чайник скипятить, слышим - река загремела, будто каленых каменьев в воду набросали. Наш мостик тряхнуло и круто понесло по быстери.

- Прощайте! - кричим мы льдинам. - Спасибо, что нас дождались!

Раздернуло затор по всей реке, льдинка льдинку догоняет. И вот на том месте, по которому мы только что поехали, смотрим, чистая синяя вода, будто лед тут никогда и не был.

Все мы к Сявте рвались, да сила не в нас была, а в оленях. Стоим мы, с ноги на ногу переступаем да на олешек посматриваем. Ходят они - к земле пригибаются, ноги у них заплетаются. Едят олени с жадностью, а отдыхать им еще больше охота. С часок отдохнули и опять за еду взялись.

Еда у оленей в эту пору скудная - ягель по варюям да почки на кустах мелкоярника. Ягель - это мох, иногда сероватый, иногда синевой отдает, иногда чисто-серебряный, даже блестит. Растет он гнездами да кучками, в каждом гнезде много-много ягелинок, и каждая ягелинка как из серебра вылита. И диву даешься: как это от сухого мха набирает олень и силу свою, и резвость, и красу?

Снова мы варим мясо в Мартыновом котле. Кладем мы килограмма четыре оленьего мяса и кипятим до той поры, пока оно нашим зубам поддаваться начнет. Олень был измученный да и немолодой, и мясо варилось долго. Зато суп получился наварный да крепкий. С дороги выпьешь кружку супа - как вино по жилкам загуляет. А кончаем одним и тем же третьим блюдом - чаем.

6

После сытного обеда все спать завалились. А у меня ноги любят побродить по тундре, глаза охочи посмотреть, норовят весь белый свет охватить. Я и прежде, на путине, - только к берегу пристали - тороплюсь впереди других в тундру забежать. Не успеешь выйти, смотришь - утку или куропатку с гнезда согнала, а там яички лежат одно к одному. Гнезда два-три найду - полный подол яиц в лодку тащу.

Вот и теперь на ту же охоту иду. Издали тундра будто неживая, а шаг ступишь - везде на что-нибудь живое натолкнешься. Вот вижу - куропоть помалу перелетывает, совсем близко подпустит - и снова на десяток шагов отлетит. И видно мне, что голова и шея у куроптя красным перьем покрылись.

- Комаров, - говорю, - ждешь, красный накомарник надел?

Иду я вниз вдоль Нерчиты, к тому месту, против которого мы в первый раз к реке выехали и где уток да гусей видели.

"Не иначе, - думаю, - там гнезда должны быть".