Мать Печора (Трилогия)

В прежнюю пору, как только придет время ненке рожать, все от нее отступались, поганой считали. Поставят ей где-нибудь в сторонке поганый чум, - так и звали: поганый, - да там и бросят ее одну. Даже бабок повивальных и тех у ненцев не было. Все уедут дальше, а за счастливой матерью через неделю или две оленей пришлют. Привезут к общему чуму, разведут перед входом костерок и заставляют ее через дым и огонь шагать. Только тогда роженица могла снова в чуме жить, да и то с оглядкой: ни чистой стороны в чуме, ни упряжь оленью она переступить не имела права.

А теперь с этими глупостями покончено. Мать двойни Лукша в общем чуме и рожала, и сейчас вместе со всеми живет.

Вышла я с Лукшиными ребятами из чума на свежий воздух. И разыгрались мои ребятки. Видят они, как отец их с оленями управляется в стаде, - вот старший возьмет в руки тынзей, а младшие вместо оленей бегают. Поймают "оленя" и ведут его с петлей на шее, к нартам привяжут. Или еще - выберут все какой-нибудь пенек и по очереди тынзей на него наматывают. Так они с самого детства и набивают руку, приучаются в оленьем деле хозяйствовать.

А то еще возьмут острый ненецкий ножик и рубят им какую-нибудь палку. И каждый раз мальчик должен в одно и то же место ножиком угодить. И эта игра для ребят не к худу: приучают руку топором владеть, чтобы удар был точным. Недаром любой ненец так тебе дерево топором вытешет, что не надо и рубанком строгать.

Бригадир к вечеру съездил в стадо и вернулся оттуда злой-презлой. С нарт он сгрузил три тушки - это погибли оленьи телята. Старший сын его Гришка подтащил тушки к чуму. Потом воткнул в землю хорей, подвесил на вязочки сначала одного теленка, потом другого и третьего. В каждой тушке он ловко сделал надрез и, как чулки с ноги, стягивал шкурку руками.

- Добрая будет шкурка, - говорит Гришка.

Бригадир согласился отвезти нас к стаду "Кара-Харбея".

Пока мы отъездной чай пили, нам оленей приготовили.

- Держитесь, - грозит бригадир, - у нас олени в лямках не спят, не олени, а звери.

И верно, поехали мы от "Звезды", - понесли олени, только головы у седоков трясутся.

В ином месте сани как по воздуху летят - земли не хватают. Кусты попадутся - только лицо закрывай да глаза береги; ручей какой ли встретится - рук от саней отпустить не смеешь; по кочкам сани, как лодку в непогодье по волнам, переметывает.

"Вот тебе и вешние олени, - думаю, - не хуже осенних. На этих оленях живо бы до Воркуты долетели".

Сорок километров олени на три "духа" взяли. Из-за какой-то горки вдруг и чумы показались. Два чума, как две широкие елки, стояли на берегу небольшой речки. Подкатили мы к чумам, как сваты богатые. Бока у оленей, как мехи у гармошки в руках лихого гармониста, ходят, языки до корня высунули - готовы ногой на них наступить. Хозяином чума, в который мы зашли, был ненец по имени Тимофей, по фамилии Хатанзейский. У него трое ребят: Васька - шестнадцати, Ким - десяти и Ондря - двух годов. Были у меня в запасе нарьянмарские конфетки. Увидел Ондря, что гостья приехала сладкая, и ползет ко мне на руки. А мне то любо, что его, как моего погибшего сына, Андрюшей зовут.

Пришли люди из другого чума посмотреть на гостей. Один пастух, оказалось, воевал три года с фашистами, лишился ноги. По рассказам узнали мы, что воевал он под Смоленском вместе с Леонтьевым.

Дал нам Тимофей в проводники девку Матрешу из второго чума, привел оленей и отправил. Олени, видим, уже не те.

Проехали мы сколько-то вдоль берега, нашли лодку и начали на другой берег переправляться.

Перевез нас Петря, один конец тынзея к лодке привязал, другой нам подал и поехал за остальными. А с того берега к лодке другой тынзей привязали. Так и хотели лодку взад и вперед перетягивать. Вот и багаж Петря перевез: с одного берега мы его перетягиваем, с другого - Матрена с Ильей. Потом все упряжки оленей с пустыми санями к нам перегнали. С остатками багажа переправился и сам Петря с Матреной. Остался на том берегу один Илья. Подтянул он к себе лодку, зашел в нее и говорит:

- Тяните.

Тянем, а тынзей на том берегу он не взял. Вот захватило тынзей кустами и держит, не дает нам тянуть. А лодка - на середине реки. Оробел Илья, заметался, наступил на борт - лодка перевернулась кверху дном. Ни живые ни мертвые глядим мы на Илью, как его течением подхватило, а помочь ничем не можем. Пустил ему Леонтьев по воде свой хорей, да Илья и хорей прозевал.

Кое-как прикарабкался Илья к нашему берегу. Вода ручьями с него течет и с ватных штанов, и с фуфайки. Сменил он белье, надел сухое, а поверх белья, кроме совика, ему и надеть нечего.

Хорей уплыл у Леонтьева, а без хорея и добрые олени не идут, как лошадь без кнута. Олени к ягелю рвутся, и надо все время за ними бежать и кышкать. Вот и бегут - то Леонтьев, то Илья. Вспотел Илья, совик снял, в одном белье бежит. Лучше, чем в бане, Илья за тот перегон прогрелся, и ледяное купанье ему с рук сошло.