Мать-Россия! Прости меня, грешного!

Солнце поднялось над деревьями, на открытых местах припекало. Борис устал, ноги гудели, рубашка была мокрой от пота. Сердце не болит. И нет одышки. Хорошо! С этой приятной окрыляющей мыслью он спустился в овраг и затем резво поднялся по песчаному топкому склону. И наверху почувствовал резкую боль в сердце, в груди спёрло — Борис открыл рот, дышал тяжко, натужно.

Обхватил тонкую березку, чуть не повалил её. И мысль о вернувшейся болезни, своей слабости, никчёмности забилась в сознании, отдавалась новым приступом боли, выжала пот на лбу, шее, сжала грудь незримым горячим обручем. И, словно прося прощения, он встал у березки на колени, повалился, лёг на землю. И так он лежал пять, десять минут; боялся, как бы не прибежал Атос, не поднял бы тревогу, не привёл бы хозяйку. Больше всего на свете боялся Качан позора перед Наташей, явить перед ней свою болезнь и слабость, никчемность, непригодность.

«Я встану, я пойду». Он обхватил ствол березки, с трудом поднялся. Посмотрел вперёд, на восток — и шагнул, но тотчас же схватился за сердце. Острейшие иголки снова вонзились в него со всех сторон,— и, кажется, оно остановилось. Выбросил вперёд руки, хватал воздух губами, казалось,— всё! Жизнь кончилась, ему не хватает воздуха, и он вот-вот задохнётся. Но что это?.. Он слышит голос: «Опуститесь на землю. Вам надо лежать!» Голос шёл изнутри — из него самого; Качан был в этом уверен; и вдруг, в один миг, почувствовал облегчение. Боль отхлынула, дышать стало легче,— и только слабость, и пот заливает глаза — солёный, жгучий, противный.

Качан лежал на спине и видел перед собой небо. Оно было синим — пронзительным и холодным,— бесконечным. И чёрные листья липы нелепо вырезаны на нём, точно резцом. «Да, липа. Это — липа.— Медленно и как бы нехотя возрождались мысли.— Медоносы... Сдались мне её медоносы! Потащился дурак. Она — молодая, здоровая... Носится по лесу, как олень».

О молодости её, о силе и здоровье думал как о чём-то далёком, недостижимом.

И вдруг — снова голос:

— Вот так, лежите. Вам надо лежать.

Голос донёсся явственно, на этот раз реально — будто человек стоял рядом, где-то за деревом. И голос знакомый.

— Ну! Аника-воин!.. Полез в воду, не зная броду.

На поляне точно из земли вырос экстрасенс. Глаза лучатся золотой желтизной.

— Вы?.. Как вы тут очутились?

— Меня зовут — Николай Семёнович.

Качан знал, помнил его имя, но в этот момент ему пришло на ум: экстрасенс. На то он и экстрасенс.

Он сейчас об экстрасенсах думал серьёзно, и будто бы даже с почтением,— во всяком случае, скепсиса как не бывало. Явился. Точно упал с неба. В трудную минуту,— может быть, смертельную.

От сердца отвалила тяжесть, дышал он спокойно и ровно. Вот только пот...

Обтер рукавом лицо, не спеша, едва двигая рукой, стал расстегивать пуговицы куртки.

Курнавин усадил Качана на высокий пень от недавно срезанной толстой сосны, снял с больного куртку, обнажил плечи. Сказал:

— Смотрите поверх деревьев,— в небо, в сторону солнца.

— Зачем?

— Дышите ровно, настраивайтесь на одну со мной волну,— к вам вернутся силы, к вам придёт жизнь.

— Хорошо, я — пожалуйста, но только, извините, не совсем понимаю, как это на одну волну.

— Вы многословны, не туда направляете энергию. Так, вот так... Смотрите туда. Начинаем.

Качан ухмыльнулся; через боль и страх, только что его обуявший, на мгновение вспыхнула улыбка неисправимого скептика. Сенс заметил её, и внутренние силы его дрогнули, он готов был отступиться, но собрался с духом.

Зашёл сзади, сильным взмахом вскинул над Борисом руки, распростер, словно крылья коршуна, стал едва заметными движениями «обминать» пространство над головой. «Обминал» неспешно, сосредоточиваясь сам и сосредоточивая Бориса, то есть фокусируя внимание пациента на процессе своих манипуляций, как бы сжимая в кулак и свою волю и волю больного, заставляя думать об одном, только об одном — об этом странном, ещё никогда невиданном и неслыханном лечении, которое должно вывести больного из состояния шока и охватившего его страха.

— Сидите тихо, дышите ровно. Глубже, ещё глубже. Вот так, так. И смотрите в небо. Устремляйтесь к свету, да, к свету — к солнцу. У вас стеноз, внезапный спазм сосудов, питающих сердце. Вам было очень плохо, и не случись я рядом, что бы тут произошло. Драма, трагедия, коллапс! Летальный исход. Теперь, слава Богу, всё позади, всё позади, я вижу биополе — свое и ваше: вот они соединились на кончиках пальцев,— пальцы искрят,— вы слышите? Вы должны слышать и видеть.

И, действительно, Борис у самой своей шеи услышал шорох, слабое потрескивание. Затем тепло, да, да, он явственно слышит тепло. Оно зарождается в голове, спускается к шее, плечам.

Скепсис, неверие вновь отступают. Может, и в самом деле!.. Мы ведь многого не знаем. Мозг, психика — чудеса природы! Тут для учёных целина, мир полон тайн.

Голос будто падает с неба: