Мать-Россия! Прости меня, грешного!

Борис поблагодарил Наташу, смущённо и виновато улыбнулся. Поднявшись к себе, он разделся, улёгся в постель. И очень скоро уснул. И спал почти до обеда следующего дня.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пробудился Качан от громких весёлых голосов, раздававшихся в его комнате. За письменным столом сидел Николай Семёнович, а в кресле у окна, у изголовья Бориса, возбуждённая смеющаяся Наталья.

«Надо мной смеются!» — была первая мысль Качана, и сон точно ветром сдуло; инстинктивно пригладил волосы, подтянулся в угол дивана, поправил на ногах одеяло.

— Который час? — спросил Борис.

— Счастливые часов не наблюдают,— сказала Наташа, продолжая улыбаться, оглядывая его заспанное, сгорающее от смущения и сознания собственной беспомощности лицо.

— Как вы себя чувствуете? — обратилась с вопросом Наташа, но за него ответил Курнавин:

— Ему хорошо, дайте человеку прийти в себя.

Качан в одно мгновение вспомнил всё происшедшее с ним в лесу, застыдился ещё более,— боялся взглянуть на Наташу.

— Я, кажется, подвёл вас: простите.

Повернулся к Курнавину.

— А вам — большое спасибо. Вы, право, чудодей. Я теперь верю, что экстрасенсы...

— Не зовите меня экстрасенсом! — строго сказал Курнавин.— Не люблю этого слова, не признаю. И вообще: экстрасенс! Что это такое? Сверхчеловек! А вот иные говорят: современный колдун, фокусник, шаман.— И — к Наталье: — Скажите, Наташа: похож я на шамана?

— Ну, что вы, Николай Семёнович, человек как человек, вполне земной, но только очень умный, очень красивый и вообще необыкновенный!.. Я очень рада, что вы к нам приехали.

— Ах, какие слова вы мне говорите! Жаль, что я прожил так много лет и мне уж нечего бросить к вашим ногам. Лучшего объекта для обожания я бы не искал.

«Как они изъясняются! И Наташа-то, Наташа! — бежали в голове Бориса ранящие душу мысли.— Скромная, провинциальная девица. Деревенская. Почти деревенская».

Наталья сидела в сером, самодельно вязаном костюме, недлинная юбка, украшенная замысловатым кружевным узором, едва скрывала колени; причёска была небрежной, щёки пылали, тёмные, смеющиеся глаза излучали буйную силу молодой здоровой жизни. Никогда не видел он Наташу такой взрослой и весёлой,— такой яркой, интересной. Она, казалось, всё может, ей всё подвластно, для неё в жизни нет ни преград, ни препятствий.

— Борис Петрович, вам было плохо: я сама это видела, как вам было нехорошо. Николай Семёнович услышал беду на расстоянии, шёл вам на помощь. Право, это всё фантастично. Не знай я сама, не будь свидетелем, никогда бы никому не поверила. Вот вам экстрасенсы!

— Милая Наталья Сергеевна! Я вас очень люблю и не хотел бы видеть вас в положении человека, утверждающего сомнительные вещи. Никакой я не экстрасенс,— и, признаться, не верю, что они в природе существуют. Однако тайнами полнится мир. И сам человек представляет собой величайшую тайну природы. И конечно же, есть люди, которые глубже других проникли в самый сложный из миров, мир человеческой психики. Для познания чувственного строя человека, для воздействия на этот строй есть одно радикальное оружие — слово. Вот этим-то оружием я и пользуюсь. Иногда у меня бывают удачи, в другой раз — нет. И тогда я думаю: значит, не нашел верного, нужного слова или применил его в неподходящий момент. И поверьте: говорю вам, не рисуясь,— говорю правду. Я вас всех уважаю и повторяю: не хотел бы морочить ваши молодые доверчивые умы.

Курнавин, закончив свой монолог, некоторое время оглядывал всех по очереди, затем поднялся, подошёл к камину, стал нажимать клавиши, включая его. Наташа наклонилась к Борису:

— Как вы себя чувствуете? Болит ли ваше сердце?

— Нет, не болит. Не знаю, как мне благодарить Николая Семёновича. Всё это сейчас он говорит по скромности, на самом же деле, он — маг, волшебник. И если раньше я смеялся над всякого рода шаманами и колдунами, то теперь готов поверить в народных целителей. И вообще: в природе много загадок, а мы, учёные, так самонадеянны.