Мать Сумерек (СИ)

Далеко за пределы мира, туда, где угасает солнце.

Туда, где начинаются отливы и приливы!

Гарпуны почти закончились. Лишь несколько последних из числа запасных орудий еще лежало на палубе. Однако киты, истыканные, точно шипастая драконья шкура, не думали утихать.

Кхассав и Таир окончательно продрогли. Телохранитель рамана более не пытался грести, все также обхватывая себя руками в надежде согреться. Раман продвигался ближе к корме в надежде забраться к рулевому — там его наверняка не достанут никакие брызги. Было такое чувство, будто кости изнутри покрываются инеем, и теперь раман Яса всерьез костерил себя, как последнего барана, что вообще сунулся в этот кромешный ледяной кошмар без края, конца и солнца.

— Долго еще?! — крикнул он ближайшему матросу.

Тот скорчился, явно изображая, что из-за грохота вокруг ничегошеньки не слышать.

— ДОЛГО ЕЩЕ?! — повторил Кхассав, насколько мог громко. И тут же сообразил, что, кажется, сорвал голос.

Теперь собеседник изобразил изумление, поморгал и заржал в голос:

— Да ты чего! Охота ж только началась!

— ТОЛЬКО НАЧАЛАСЬ?! — раман не сдержался, зная, что ответа не получит: моряк по-прежнему заходился в необъяснимом для Кхассава веселье и вторил сказительскому пению.

Бей хвостом, о, могучеглавый!

Пусть утробный рев разнесется вдаль на снежном крыле!

Пусть ликуют гиганты в волнах.

Пусть кричат от ужаса гиганты в небе, что страшатся грома!

Пусть повелевают громом те, что слышат твой рев, о, Змей!

Пусть гиганты всплывают из волн —

И будет такова твоя милость и наша жертва!

Пусть! — взвивалось к мрачно-свинцовым небесам над морем.

Пусть! — скрадывалось за ударами хвостов и грохотом волн.

О, Всеблагая и Мудрая,

Мать Акаба, Достойная, Первая!

О, верни в дом, вдохни жизнь, верни силы!

О, приумножь стада!

О, сбереги детей — на земле и в море!

О, да взрастут дети моря на жизнь детям мира!

О, Всеблагая и Мудрая,

Даруй прощение тем, кто вынужден!

Даруй милость тем, кто отнимает безнаказанно!

О, вечные повелители Зимы и Жизни!

Пусть сияет милость Богов в сердцах людей!

Пусть славится сила, что дает начало!

Пусть славится сила, что не несет конца!

Пусть!

Пусть!

* * *

Киты тащили их еще почти час в непонятном и неизвестном направлении. Раман уже простился с миром и мысленно завещал малолетнему сыну достойно править вместо него, испросив у Богов для этого все возможные благословения.

Наконец, зверь пал, испустив последний, вымученный тяжкой кончиной вздох, и замер. Где-то вдалеке раздался торжествующий рев с корабля Сагромаха, и еще один — с корабля Хабура.

Трое. Трое огромных морских туш было повержено, и теперь успех всего предшествующего размаха определяла скорость. Таир, узнав, что «еще не все», откровенно завыл. Кхассав удержался от подобной экспрессии, но тоже обреченно вздохнул.

За несколько минут была брошена на воду лодка, и несколько опытных моряков спустились к гиганту: следовало как можно быстрее вскрыть дышло, пока легкие не заполнились кровью и чудище не пошло ко дну. Пока одни занимались этим, другие пытались привести в форму корабль, а прочие суда распределялись в помощь счастливчикам, которым удалось заудить добычу. Мало убить тушу в пятнадцать тонн — её надо доволочь до берега, где уже мало-помалу собирались жители поселения, чтобы взять себе еды и разделать остатки. Большую часть туши за раз не одолеть, даже если каждый селянин объестся, потому раздел отвозят на хранение в вечно мерзлую пещеру с запасами к зиме.

Когда «транспортные» тартаны, закрепив прямо в плавниках, хвосте и сквозной проруби дышла крюки, на тросах потянули добычу к берегу, над морем и под затихшим, но не прояснившимся небом, раздался гул облегчения и радости. Успех. Удача. Благословение.

Суда Хабура и Маатхаса подошли по разные стороны к тартане, на которой командовала танша, почти сразу, как избавились от китов. Хабур приветственно махнул Бану, которую время от времени подвязался называть сестрой, но остался на месте. А вот Сагромах махнул всем знакомым жестом, и его моряки бросили абордажные мостки. В несколько широких, уверенных шагов Сагромах пересек пропасть над морем и, с характерным грохотом и скрежетом досок, спрыгнул на палубу. В поутихшем море корабль снова качало умеренно, греблю оставили, Кхассав, так и не добравшийся до рулевого, теперь держался за борт неподалеку от места скрепления двух судов.

Сагромах первым делом поймал лучистый взгляд жены, улыбнулся. Коротко глянул на Кхассава — для заметки себе, что он тут что-то делает и вот, кто устроил переполох перед началом охоты. Размашисто шагнул к Бану, в два громадных шага преодолев расстояние. Бану едва шевельнулась — и уже в следующий миг Сагромах твердой рукой притянул к себе. Подтянул за поясницу, пропустив руку под плащом, заставил Бану вытянуться стрункой и встать на носки, впился в губы. Слишком холодные, понял тан по первому же касанию. Их просто необходимо было согреть.