Мать сыра-земля

Некульев приехал днем. В мезонине был только волченок. У заводских ворот сидел сторож, старик, он сказал: - "Лошадей часотошных пригнали из армии, дохлых, порченых, - пошла туда Арина Сергевна." - Некульев пошел по заводу, прошел мимо громоздких протухших чанов, побрезговал зайти в бараки, калиткой вышел на другой двор, - и там увидел. - - На дворе стояло штук сорок совершенно измызганных лошадей, без шерсти, слепых, обезноживших (когда лошади "безножат", тогда ноги их как дуги), лошади походили на ужасных нищих старух, лошади сбились в безумии в табун, головами внутрь - хвостов у лошадей не было, и были лишь серые чешуйчатые репицы на месте хвостов, которые судорожно дрожали. И тут же, за низким заборчиком, убивали лошадей, одну за другой, отрывая каждую насильно от табуна. Открылись воротца туда, на бойню, - четверо вталкивали в ворота противящуюся лошадь, один из них ломал репицу хвоста, вынуждая лошадь итти убиваться, - вышла из ворот Арина, ударила поленом лошадь по шее, лошадь качнулась от удара и пошла вперед. Арина была в окровавленном фартуке и в кожаных штанах. Некульев побежал к воротам. Когда он взбежал туда, лошадь уже лежала на земле, дергались судорожно ноги, сползли с зубов мертвые губы и язык был зажат в зубах вместе с желтой слюной, и двое рабочих уже хлопотали над лошадью, распарывая - живую еще - кожу; сломанная репица лошади торчала вверх. Некульев крикнул: - "Арина, что вы делаете?!" - Арина заговорила деловито, но очень поспешно, так показалось Некульеву: - "Кожа идет на обделку, жировые вещества идут на мыло, белками мы откармливаем свиней. Сухожилия и кости идут на клееварню. Потом кости размалываются для удобрения почвы. У нас все использывается." Руки Арины были в крови, земля залита была кровью, - рабочие обдирали лошадь, другие конские трупы валялись уже ободранные, - лошадь подвесили за ноги, на блоке, к виселице. Некульев понял: здесь пахнет так же, как всегда от Арины, и он почувствовал, что горло его сжала тошнотная судорога. Некульев приложил руку ко рту, точно хотел рукою зажать рвоту, повернулся и молча пошел вон, за заборы, в степь. Некульев был целомудрен в любви. Он был всегда бодр и любил быть "без дураков" - в степи он шел как дурак, без картуза, который забыл в мезонине у волченка. Больше Некульев не видел Арины. -

Леса лежали затаенно, безмолвно, - по суземам и раменьям (говорил Кузя) жил леший, - горели в ночах костры, недобрые огни. Если бы было такое большое ухо - оно услыхало бы как перекликаются дозорные, как валятся деревья, миллионы поленьев (чтобы топить Волгу и революцию), услыхало бы свисты, посвисты, пересвисты, окрики и крики. - Лежала в лесах мать сыра-земля. - - Был рассвет, когда над лесами полетели ядра, чтобы ядрами ставить правду. - Некульев прошел в дом, позвал за собой Кузьму и Егора, сказал, став за стол:

- Товарищи. Я ухожу от вас, в Красную Армию. Поступайте как знаете. Если хотите, идемте со мной.

Кузя помолчал. Спросил Егора: - "Ты как понимаешь, Ягорушка?" - Егор ответил: - "Мне нельзя иттить, я избу новую построил, никак к примеру нельзя, все растащуть, - я лучше в деревню уеду." - Кузя за обоих ответил - руки по швам:

- Честь имею доложить, так что мы остаемся при лесах!

Некульев сел к столу, сказал: - "Ступайте, что останется от меня, разделите по-ровну, я уйду только с винтовкой. Кузьма, приди через час, я дам тебе письма, отвезешь." - Кузьма и Егор вышли. Над домом разорвался снаряд.

Некульев написал на клочке, поспешно:

"В Губком. - Товарищи, я покидаю леса. Я спешу, потому что около идет бой. Я ухожу в Красную армию, но это не конец, - я хочу работать, только не с землей, чтобы черти ее прокляли: пошлите меня на завод. Работать надо, необходимо."

"Ирине Сергеевне Арсеньевой. - Арина, прости меня. Я был честен - и с тобой, и с собой. Прощай, прости навсегда, ты научила меня быть революционером."

...............

О волченке.