Мать сыра земля

- Моргот? А знаете, мог бы. Не в том смысле, в котором это принято, а скорей кем-то вроде благородного разбойника, - она улыбается, - ради самой воровской романтики, а не ради наживы. Он любил риск, это было нездоровое пристрастие, и проявилось оно очень рано. Нет, он никогда не брал чужого. И вообще, есть люди, которые совершают что-то рискованное или запретное, чтобы быть пойманными. Нет, у Моргота были другие цели. Мне кажется, ему нравилось испытывать страх. Но если что-то рискованное заканчивалось плохо или страх зашкаливал за какую-то одному ему известную отметку, то никакой радости он не испытывал, наоборот. Например, однажды он прыгнул в воду с десятиметровой вышки, ему было лет восемь. Все закончилось отлично, и он дня три после этого ходил счастливый, как начищенный пятак. А потом, в то же лето, забрался на крышу и едва с нее не упал. То есть почти упал. Скатился с конька в сторону веранды, где крыша была плоской, сильно ушибся и чудом не полетел дальше, буквально повис на краю. Когда отец его оттуда снял, он даже не плакал, только трясся. И, наверное, неделю не мог прийти в себя. Не потому что переживал, нет. У него наступило что-то вроде апатии, ему было неприятно - понимаете, о чем я говорю?

Вопрос маленького Кильки не дает мне покоя, и я его задаю:

- Его можно было назвать трусом?

- Нет, что вы! - она мотает головой, и ее густые прямые волосы бьют ее по щекам. - Наоборот! Он как будто не представлял последствий своих поступков. А может быть, и действительно не представлял. Есть люди, которые живут одним днем, а Моргот жил одной минутой и не заботился, что случится в следующую. Он ввязывался в драку, не тревожась о том, чем это кончится, и очень удивлялся, когда все кончалось плохо. Он разгонялся на велосипеде, пытаясь перепрыгнуть через поребрик, и удивлялся, оказываясь на асфальте с ободранными локтями. Конечно, с годами опыта у него прибавилось, но суть осталась той же: он сначала делал, а потом думал. Он возводил это в принцип: думать о проблеме только после того, как она появилась, и не предпринимать ничего для того, чтобы ее вообще не возникло. Нет, он не был трусом. Нытиком - да, кисейной барышней даже. Если бы вы знали, чего мне стоили эти его ободранные локти и коленки! Какой йод, какая зеленка! Моргот рыдал навзрыд, он кричал так, как будто ему отпиливают ногу без наркоза! Не помогали ни насмешки, ни жалость. Когда он стал постарше и уже понимал, что это смешно, он все равно не мог справляться с собой и очень из-за этого переживал. Я думаю, у него действительно была гипертрофированная чувствительность, он не мог переносить ни холода, ни жары, он обжигался, взяв в руки чашку с горячим чаем, его укачивало за пять минут езды на автобусе, он легко терял сознание. А потом, когда он начал быстро расти, у него еще и обнаружилась гипогликемия. Ему все это мешало, особенно в общении со сверстниками. Он ведь занимался спортом, он хотел во всем быть первым.

Я люблю эту женщину. Я не могу жить без нее. Я ревную ее и к ее сыну, и к ее мужу. Черт возьми, я хочу, чтобы она осталась в живых, и понимаю: когда ей было сорок, мне было пять…

Страна болот и дождей -

страна озер и туманов.

Что мне в ней?

Из записной книжки Моргота. По всей видимости, принадлежит самому Морготу

Моргот отважился позвонить Сенко только в среду, когда успел убедить себя в том, что не таким уж и позорным было его бегство. Сенко, как ни странно, обрадовался.

- Громин! Немедленно приезжай. Во-первых, у меня твои кеды. Во-вторых, я тебе расскажу, чем закончилась наша рыбалка.

- Я купил новые кеды. И чем, собственно, могла закончиться рыбалка? Неужели тяжелым похмельем?

- Приезжай, говорю. Я раздобыл бутылку настоящего шотландского виски, и мне не с кем ее выпить.

- Виски - это плохо очищенный самогон. Но я приеду.

Моргот не мог отказаться от поездок в авиагородок. Эта составляющая его жизни много для него значила: он убеждал себя (и меня) в том, что сжигал машины миротворцев из любви к риску, что в нем сидел инстинкт разрушения, что ему нравилось смотреть, как они горят. Но я слишком хорошо помню, что чувствовал злорадство, - наверное, Моргот испытывал то же самое. И по силе оно могло сравниться с ненавистью. Не думаю, что он считал это местью: он, в отличие от меня, мог сопоставить между собой человеческую смерть и уничтоженную вещь. Моргот получал от этого удовольствие и не записывал это себе в заслуги. Но как-то раз он сказал что-то о горящей земле у них под ногами…

Набрав в магазине закуски поинтересней, он поймал машину и махнул в авиагородок. Но к его приезду у Сенко уже сидел Антон, который, похоже, успел набраться где-то в другом месте.

- Громин! - рявкнул он из кухни, стоило Морготу перешагнуть порог.

- Чего тебе? - поинтересовался Моргот, передавая Сенко пакет с закуской.

- Скажи мне честно, почему мы тут сидим и давимся их сивухой, когда они спокойно разгуливают у нас прямо под окнами?