Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти

Теперь мы располагаем достаточно ясной картиной интерперсонального объяснения происхождения тревоги. Но я не согласен с тем, в каком контексте Horney рассматривает слово «родители». Вообще, слова типа «родители», «родственники», «друзья» имеют обобщающее значение, но ведь ребенок устанавливает свои отношения с конкретным человеком. Я думаю, что если в психологическом контексте автор обращается к родителям как единому целому, то он или имеет ограниченную точку зрения или намеренно избегает конкретизации. Что касается Horney, то она игнорирует материнские разрушительные импульсы. Следовательно, ее «базисная тревога» скорее является невротическим воспроизведением раннего этапа онтогенеза, во время которого страхи, установки и враждебные реакции ребенка развиваются из действительно базисной ситуации и сохраняются благодаря чувству угрозы, исходящей от матери. Отец вовлекается в эту борьбу как продолжение материнской угрозы, как союзник ребенка, или в качестве того и другого одновременно.

Точно также критически можно отнестись к другим концепциям о происхождении тревоги из отношений с «родителями». Для Mowrer (369) предпосылкой тревоги является «социальная дилемма», и начало этой дилеммы лежит в отношениях ребенка с его родителями. Ребенок не может избежать тревоги, так как он зависит от родителей и в то же самое время он их боится. Механизм вытеснения возникает из-за реальных страхов, в основном, страха наказания и страха потери любви. Это создает невротическую тревогу и формирует симптом, как решение проблемы тревоги. Fromm-Reichmann (370) убежден, что тревога появляется в результате эмоциональной привязанности к «значимым людям на раннем этапе жизни». Фиксация на ранних межличностных связях делает людей психологически беспомощными и плохо адаптируемыми. Тревога в данном случае, похожа на состояние, в котором человек теряет контроль над собой. Blau и Hulse(371) видят детскую тревогу как спровоцированную отношением отвержения и враждебности в семье. Хотя эти концепции и подчеркивают важность межличностных отношений в происхождении тревоги, в них отсутствует принцип главенства материнского влияния.

В теории тревоги Sullivan (372) воздействие матери выступает на передний план, но угроза, которая вызывает тревогу, приписывается простому наличию тревоги у матери, и, позднее, страху «неодобрения». Если сигналы младенца своей матери о том, что ему нужно освобождение от напряжения, встречаются с любовью и заботой, ребенок испытывает эйфорию и чувствует себя защищенным. Если же эти сигналы создают напряжение у матери, у ребенка развивается тревога. Совсем маленькие дети на самых ранних этапах своей жизни демонстрируют чрезвычайно схожие модели поведения «когда они находятся в контакте с человеком, который заботится о них, и этот человек проявляет тревогу, злость или просто неспокоен». Чтобы объяснить это, своего рода эмоциональное «заражение», Sullivan вводит понятие «эмпатии». Вопрос в том, является ли тревога не чем иным, как заражением материнским аффектом? Из объяснений Sullivan следует, что достоверным можно считать предложение, что ребенок как бы «произрастает» из материнского беспокойства и что его потребности не удовлетворяются, а поэтому само его существование подвергается опасности.

Позднее ребенок начинает осознавать родительскую оценку, и его «Я – концепция» начинает формироваться на основе одобрения или неодобрения. Импульсы, вызывающие тревогу у родителей, вызывают тревогу и у ребенка из-за его страха перед неодобрением. Такие импульсы персонифицируются как «я – плохой», в то время как приятные импульсы персонифицируются ребенком как «я – хороший». Когда поступки ребенка и само его существование сопровождаются сильным неодобрением, ребенок ощущает разрушительную тревогу. Sullivan дает понять, что именно из-за взаимодействия с матерью у ребенка развивается страх перед осуждением, который является источником тревоги и лишает чувства безопасности.

Создается впечатление, что между механизмами и характером детской тревоги предложенными Sullivan, существует значительное несоответствие. Я полагаю, что, наблюдая за состояниями ужаса и паники в более поздней жизни, а также в описании этих состояний самим Sullivan, обнаруживается более пропорциональный механизм. Он говорит, что ужас – это тревога космического масштаба перед лицом воспринимаемой опасности. Человек, охваченный ужасом, ощущает себя одиноким среди смертельных опасностей, вслепую сражающимся за свое выживание против значительно превосходящих сил зла. Паника – это высокая концентрация внимания и направление всех доступных сил на достижение только одной цели – стремление как можно быстрее уйти от опасности. Если ужас и паника являются тревогой в ее чистой или базисной форме, то тогда детская тревога, наверняка, есть реакция на нечто большее, чем материнская обеспокоенность или неодобрение.