Материнско-младенческие отношения.
В архетипе и в восприятии младенца, мать является фигурой, имеющей двоякое значение. Jung (197) описывает качества, присущие архетипу хорошей матери: симпатия и забота, все то, что демонстрирует доброту и нежную любовь, бережно поддерживает и благоприятствует росту. Архетип плохой матери, в свою очередь, символизируется ведьмой, драконом, или каким-то другим пожирающим или обвивающим животным, могилой, кошмарами и призраками. Аналогичная двусмысленность присутствует и в приобретенном представлении о матери: по описанию Deutsch (46), существует как любимая мать, так и ненавидимая, величественная мать-идеал и мать, пользующаяся дурной репутацией, мать, воспитывающая свое потомство, и та, которая убивает его, мать, вскармливающая своих детей, и мать, отравляющая их. Архаические символы являются дистиллятом жизненного опыта всего человеческого рода, или, как я предполагаю, примитивными образами матери, берущими свое происхождение в реальном опыте каждого поколения. Почему же люди создают такую двойственную концепцию матери, или, если мы допустим, что образ хорошей матери отражает хорошую мать или желание иметь такую, почему люди представляют себе мать злой? Ответ на этот вопрос создает раскол в теориях о материнско-младенческих отношениях. Возможны два варианта ответа: 1) причина кроется в младенце, который возлагает на мать вину за все свои неприятные переживания и интроецирует ее садистический образ, созданный проекцией своих собственных садистических импульсов; 2) причина кроется в матери, которая на самом деле оказывает влияние, вынуждающее младенца видеть ее «ужасающей», а также боятся и ненавидеть. Давайте рассмотрим обе точки зрения.Anna Freud (198) говорит, что младенец по многим причинам может воспринимать мать как отвергающую его. Разочарования и фрустрация являются неотделимыми от материнско-детских отношений, и мать есть ничто иное, как символ фрустрации. Младенец страдает как от промедления в исполнении своих желаний, так и от количественной разницы между ненасытными желаниями и ограниченным удовлетворением. Объективные переживания боли и удовольствия, испытываемые последовательно, косвенным образом начинают соотноситься с личностью матери и вызывают появление двух образов матери, или двух установок по отношению к ней. Даже самозабвенная любовь со стороны матери не спасает ее от переноса на нее младенцем некоторых, связанных с болезненными ощущениями, аспектов своего существования.
На самом деле, ребенку не требуется состояние фрустрации, для того чтобы спроецировать на мать неприятные аффекты. Он обладает врожденной враждебностью, которая высвобождается автоматически. Это постоянно действующее побуждение представляет собой либо направление наружу энергии инстинкта смерти, либо специфическую предрасположенность к драчливости (McDougal (199)) или к агрессии (Hartmann, Kris и Lowenstein(200)). Мать неминуемо становится объектом садистических импульсов младенца, и из-за страха наказания она воспринимается ребенком как желающая поглотить, искалечить или уничтожить его. Затем происходит реагирование на этот образ как на существующую реальность. Мать совершенно не виновна.
Это то, что я называю концепцией отношения к младенцу как к «монстру». В первую очередь, если бы враждебность была бы врожденным побуждением, она присутствовала бы как у младенца, так и у матери и действовала бы обоюдно, и если кто-либо захочет признать существование у ребенка специфического инстинкта враждебности по отношению к матери, ему придется сделать это без доказательств. Но этологические, а также ряд других данных, не подтверждают гипотезу о первичном инстинкте агрессии (и я уже приводил аргументы против предположения о существовании инстинкта смерти). Сейчас практически все согласны с тем, что агрессивное поведение не появляется спонтанно, оно должно быть спровоцировано фрустрацией или каким либо другим стимулом. В связи с тем, что проблема происхождения агрессии является ключевой в понимании материнско-детских отношений, а также страха смерти (и тревоги) мы должны рассмотреть ее более подробно.